— Я этого не говорил.

— Зато подумал! — Жюльетт одним глотком осушила еще один бокал красного вина. — Я даже не могу тебя за это упрекать.

— Жюльетт, пожалуйста!

— Будь здоров. — Она со звоном поставила бокал на стойку и пошла к лифту.

Норберт вернулся к своему роялю, стоявшему в другом конце зала. Когда он коснулся пальцами клавиш и заиграл «As Time Goes By», то почувствовал, что у него дрожат руки.

В это же самое время в Риме за большим круглым столом сидели добрых сто лет тюрьмы и по меньшей мере четыре вечных проклятия. Этот стол, покрытый зеленой скатертью и освещенный низко висящей лампой в форме мисочки, стоял в подвале расположенной в районе Трастевере пиццерии, на что указывала невзрачная вывеска над входом.

Из-за пластиковых стульев и столов, ярко-белых неоновых ламп, а также самого зала, имевшего форму шланга, заведение выглядело не очень привлекательно. Но сделано это было специально. Если сюда заходил случайный посетитель, желавший утолить голод, то единственный официант, совмещавший также обязанности пекаря, неохотно обслуживая его, сообщал, что желаемая еда будет готова не раньше чем через час. После подобного заявления многие просто покидали негостеприимное заведение.

Пиццерия, находившаяся в двух кварталах от Тибра, была, собственно говоря, легальным местом для нелегальных махинаций, которые проворачивались в огромном подвале небольшого на вид дома. Однако даже жители улицы, где все знали друг друга и где ни один слух не казался настолько абсурдным, чтобы его не стоило обсуждать (что вносило разнообразие в жизнь большинства жителей Трастевере), не могли точно сказать, что творится за дверями маленького заведения, куда редко захаживали посетители.

Синьора Блаттер, жившая на пятом этаже дома напротив, со времени смерти мужа, хозяина трактира на юге Тироля, занятая в основном расклеиванием на стенах домов города крупноформатных сообщений о смерти, утверждала, что в пиццерии нечисто. Люди, входившие в заведение, никогда больше не выходили оттуда, а другие, наоборот, выходили из него, хотя никто не видел, чтобы они заходили внутрь. Среди них был и полный кардинал из Ватикана — ради всего святого, синьора Блаттер сразу его узнала. Ни в одном городе мира нет стольких чудес, сколько их в Риме, что, вероятно, зависит от того, что вера, которая управляет здесь, — это вера в чудеса. Однако же рассказы синьоры Блаттер не казались достаточно чудесными, чтобы поверить в них, хотя и соответствовали действительности.

В подвале неприглядной пиццерии скрывался нелегальный игорный клуб, в котором каждый вечер крутились миллионы. Здесь проигрывались нелегальные деньги, деньги на штрафы, откупные деньги и деньги из пожертвований для близлежащего Ватикана. Преимуществом постройки был достаточно разветвленный подвал, наследство ранних христиан, дававший возможность покинуть дом через черный ход, который протянулся почти на два квартала от заведения.

Официант пиццерии испугался, когда ближе к полуночи к ним зашел мужчина невысокого роста с седыми волосами. Он, как и все клиенты, исчезавшие за печами для пиццы, был элегантно одет, гладко выбрит, уверен в себе и совершенно точно знал, куда идет. И все же официант удивился и пробормотал:

— Асассин!

— Для тебя — по-прежнему Джузеппе Пальмеззано, — грубо ответил невысокий мужчина. — Удивлен, да?

— Да, удивлен, — сказал официант. — Сколько же лет-то прошло, синьор Пальмеззано?

— Пятнадцать, — ответил Пальмеззано.

Когда же официант с презрительной гримасой на лице перегородил ему путь, Джузеппе оттолкнул его левой рукой и жестко произнес:

— Permesso[23]синьор.

Официант был силен и хотел помешать ему пройти в подвал здания, но Пальмеззано посмотрел на него так, что тот предпочел отступить.

Со стен лестницы, уводившей вниз, осыпалась краска. Пальмеззано вспомнил, что это была та же самая бирюзовая краска, что и до его заключения. Прихожая в подвале, откуда в разные стороны вели четыре двери, была выдержана в приглушенном красном цвете, внешне напоминая пригородный бордель.

На мгновение Пальмеззано растерялся, не зная, какую из дверей выбрать. Однако в следующую секунду услышал негромкий голос из динамика — очевидно, за комнатой велось наблюдение при помощи видеокамер.

— Налево, синьор Пальмеззано, — сказал официант.

Пальмеззано повернулся в указанном направлении и открыл дверь. В нос ему ударил сигарный дым. В неясном свете лампы Пальмеззано различил трех мужчин и одну женщину, расположившихся за игорным столом с картами в руках и пачкой долларовых банкнот перед каждым из них.

Не оборачиваясь, мужчина в черном, сидевший спиной к двери, громко произнес:

— С твоей стороны, Асассин, прийти сюда было очень смелым поступком.

Пальмеззано сразу же узнал голос Смоленски и ответил:

— Да неужели? Тебя, твое преосвященство, я ожидал увидеть здесь меньше всего. В это время порядочные кардиналы должны лежать в постельке, чтобы не проспать утреннюю мессу.

Скривив губы, между которых торчала на три четверти сгоревшая сигара, государственный секретарь выдавил:

— Мерзавец! — Затем, вынув изо рта окурок, обернулся и спросил: — Что ты хочешь, Асассин?

— Глупый вопрос, — заметил Пальмеззано и обошел стол, чтобы рассмотреть остальных игроков. — Играть с вами, конечно.

В этих кругах было не принято представляться друг другу, кроме тех случаев, когда это имело для кого-то особое значение. Причина добровольной анонимности заключалась в древней поговорке, которая утверждает: «Чего не знаю, о том не беспокоюсь», а также в том, что игрока в сопернике интересует лишь одно — его деньги.

Из всех игроков Пальмеззано знал только женщину, сидевшую слева от кардинала, — Анастасию Фазолино. Упрямый тип напротив нее производил впечатление ограниченного человека, однако этому противоречила пачка денег, за которой он скрывал свои грубые пальцы, державшие карты. Напротив Смоленски, беспрерывно куря сигары и рассыпая пепел, сидел коренастый, но при этом казавшийся слабым мужчина, который отличался, как и Смоленски, красноватым лицом, чем — по непонятным причинам — гордятся высокие духовные чины.

— Нас и так уже четверо, — забрюзжал Смоленски в ответ на слова Пальмеззано. — Убирайся!

Но тут неожиданно вмешалась Анастасия Фазолино.

— Ну зачем же? — воскликнула она. — Пусть играет вместо меня. Я больше не хочу. Сегодня не мой день. — И она поднялась, уступив место Пальмеззано.

Тот поблагодарил ее и вежливо поклонился, что как нельзя лучше шло человеку с его внешностью.

— Слышал о твоей взлетевшей на воздух машине, — сказал Пальмеззано кардиналу. — Чертовски странное дело, — добавил он, наблюдая, как Упрямый, сидевший справа от Смоленски, тасовал карты.