привыкла зарабатывать, но ты уедешь из города, и люди обо всем забудут.

О «Китайском рагу» я и не думала раньше. Артисты-иудеи летом колесили по «Борщовому поясу»[30]. Чернокожие артисты ездили по «Читлин Сиркат», театрам и ночным клубам Юга, где играли блюзы. А у нас, китайцев, есть «Китайское рагу»: крупные клубы по всей стране приглашали нас, рекламируя как «новинку». Мне эта идея понравилась, потому что сейчас ничто и никто не держал меня в Сан-Франциско.

Никто, не считая Элен.

— Ты обещала, что будешь со мной, — сказала она, когда я поделилась с ней своим планом.

— Да, обещала. Прости меня, пожалуйста.

— Но я же отправилась в Лос-Анджелес специально, чтобы разыскать тебя. И мы вместе вернулись сюда…

— Элен…

— Что я буду без тебя делать?

— Уедешь из дома родителей? Поселишься в своей квартире? — предложила я.

— Я не умею жить сама по себе.

— Но ты же отправилась в Голливуд, — напомнила я.

— Чтобы найти тебя, — повторила она. — И я была с Эдди. — Помолчав, она добавила: — Неужели ты меня действительно бросишь?

Я могла ей напомнить, что она бросила меня, пойдя с Ирен в сиделки, но знала, что она на это скажет. Она служила родине, я же просто нарушала свое обещание быть с ней до возвращения Эдди.

— Я люблю тебя, Элен, — сказала я. — Только Иду убили в соседней комнате с моей спальней. И каждый раз, когда я закрываю глаза, мне видится ее лицо.

— Мы можем снять квартиру на двоих…

Я грустно улыбнулась.

— И как я буду за нее платить? Меня никто не приглашает. Они все думают…

— Не позволяй своим подозрениям становиться реальностью. Ты должна остаться и бороться за себя!

— Мои подозрения уже стали реальностью. У меня нет выбора.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда мы поедем с тобой. Томми уже достаточно подрос.

Но я понимала, что подаюсь в бега и что мне надо изменить направление, в котором сейчас стала двигаться моя жизнь. Я не могла втягивать в это еще и Элен с ребенком.

— Руби меня бы не бросила! — запротестовала Элен, стремясь вызвать во мне чувство вины.

В этом была она вся: любила столкнуть нас с Руби лбами. К тому же разве не она посоветовала мне не отвечать на письмо Руби?

— Пожалуйста, не бросай меня! — умоляла она.

Элен была хорошей и верной подругой, но эта ее потребность в постоянной поддержке тогда казалась мне эгоизмом. Я потянулась к ней и сжала ее руку.

— То, что сейчас происходит, не имеет отношения к нам троим, — сказала я.

— Да, потому что это имеет отношение к твоей карьере, — ответила она и заплакала, что было с ее стороны жестоко, если принять во внимание мои обстоятельства.

Второй раз мне пришлось собирать вещи соседки по квартире, и второй раз это было мучительно больно. Я отнесла вещи Иды в хранилище, чтобы отдать ее родителям, когда закончится война. Только вот что они будут делать с этими блузами в горошек, сетками для волос и сухими бутоньерками, которые ей дарили солдаты?

Я продала и раздала большую часть своих вещей, включая машину. Взяв деньги Руби и свои сбережения, я зашила их за подкладку косметички. Пообещав Элен, что буду писать, я попросила ее отправлять письма на адрес Макса Филда, который будет переправлять их мне, где бы я ни находилась. А потом написала Джо, попросив его делать то же самое. Я не стала рассказывать ему подробностей истории с Идой, о сплетнях и о том, что потеряла работу. Мне надо было взять себя в руки и заняться своими делами. У него и так было довольно тревог.

Письма

«Лагерь для интернированных Топаз, 3 июня 1944 года

Элен!

Да уж, Грейс действительно бросила тебя в трудный час. Вот тебе и подруга! Если она не может заставить себя просто написать мне, то с чего ей напрягаться и помогать тебе? Ну как же так!

Если я когда-нибудь выберусь отсюда, то, надеюсь, вы с Томми приедете меня навестить. И вместе с вами мы можем пуститься в настоящие приключения!

Я наконец-то получила весточку от Йори. 442-я вышла к месту дислокации в прошлом месяце и высадилась в Анцио 28 мая. Судя по тому, что я слышу, дела у них там не очень. Девиз 442-й — „До последнего вздоха“, но я надеюсь, что Йори не наделает глупостей.

Здесь уже настоящий ад — жара под сорок градусов. Земля потрескалась от засухи и похожа на коричневые айсберги. С каждым шагом она хрустит под ногами: хруп, хруп, хруп.

Эти четырнадцать месяцев были настоящим кошмаром. Зимой снег, ледяные дожди, печка-буржуйка и выданная правительством шинель. Весной — неожиданные тропические ливни, потопы, когда голая территория лагеря превращается в одну большую и густую лужу. Грязь в таком количестве налипает на обувь, что мы становимся такими же высокими, как белые. Это наш местный юмор.

Что же произошло со мной! И самое ужасное то, что я успела привыкнуть к этой жизни. Я никогда не вставала с петухами, но сейчас я стараюсь проснуться так, чтобы успеть первой в душ — горячей воды на всех не хватает. После этого колокол созывает нас на завтрак. Потом обед и ужин.

Некоторые здесь достают меня своими восторгами по поводу красоты здешней природы — силуэты кактусов на фоне сумеречного неба, цветы после ливней, сияющие отблески песков, и звезды, видите ли, хорошо наблюдать, когда их не затеняют огни большого города. Чушь это все! Я понимаю, что они стремятся найти хоть что-то положительное в этой дыре, но меня им не переубедить. Я всему предпочту бокал шампанского и огни сцены, которых меня лишили.

Хорошо хоть кино у нас есть. Показывают старье, но это все равно лучше, чем ничего. И танцы. Правда, иногда пятеро девушек оказываются на них в совершенно одинаковых платьях, заказанных через почтовый каталог. И есть развлекательные представления. Помнишь Горо Судзуки? Он здесь, и он все еще выступает комиком. Ты спросишь, какая песня наиболее популярна в нашем лагере? Я отвечу: „Не запирай меня за забором“.

Да, я должна продолжать улыбаться и смеяться!

Честно тебе скажу, не знаю, что бы я делала, если бы ты мне тогда не написала. Ты была единственной, Элен. Это по-прежнему не дает мне покоя. Ни Грейс, ни Чарли, ни кто-то из „пони“, ни парни из оркестра, ни поклонники, у которых раньше слюни текли при моем появлении, — никто не прислал мне ни слова. Только ты.

Мне наконец-то позволили написать