— Нет, нет, я возвращаюсь.

— Вы не можете так поступить. Вы пообещали вернуть этим дамам их вещи. И должны проследить, как будут исполнены ваши приказания, — сказал он, беря ее за руку.

Они вышли из дома и оказались в аллее цветущей сирени. Тысячи пчел, шмелей, ос роились вокруг цветов, садились, зарывались в них, высасывали сок, а потом садились на плечи и голову Люсиль. Они ее тоже пугали, и она с нервным смехом сказала:

— Пойдемте отсюда. Опасности подстерегают меня одна за другой.

— Мы с вами пройдем дальше.

В глубине сада они снова набрели на ребятню. Одни играли среди вытоптанных разоренных газонов, другие карабкались на цветущие груши и ломали ветки.

— Маленькие варвары! — окликнула их Люсиль. — Что вы делаете? Груш не будет!

— Ну и пусть, а цветы такие красивые!

Немец протянул руки, и мальчишки стали бросать ему цветущие ветки.

— Возьмите их, мадам, они будут чудесно выглядеть в вазе на столе.

— Никогда в жизни я не пойду по городу с охапкой ветвей, наломанных с фруктовых деревьев, — возразила Люсиль. — А вам, плутишки, достанется от сторожа!

— Не достанется, — заявила девчушка в черном переднике. Она жевала хлеб с маслом и карабкалась на дерево, крепко обвив ствол пыльными ножонками. — Мы не боимся. Бо… Немцы его сюда не пустят.

Лужайка, которую не косили вот уже два лета, заросла лютиками. Офицер уселся на траву и снял свою громоздкую фуражку серо-зеленого, как миндаль, цвета. Расселись вокруг и ребятишки; девочка в черном переднике принялась собирать баранчики; набрав их целую охапку, она сунула в них свой короткий носик, зато ее черные глаза, лукавые и вместе с тем простодушные, неотрывно следовали за взрослыми. На Люсиль она смотрела с критическим любопытством, женщина смотрела на женщину. «Она, похоже, чего-то боится, — думала девочка. — А чего, спрашивается? Он совсем не злой, этот офицер. Я его хорошо знаю, он мне денежки давал, а когда мячик застрял в ветвях кедра, достал его. И до чего же он красивый, этот офицер. Красивее папы и других наших тоже. А на мадам очень красивое платье».

Она незаметно подошла к Люсиль и потрогала грязным пальчиком оборку легкого платья из серого муслина, единственными украшениями которого были батистовый плиссированный воротничок и такие же манжеты. Девочка довольно сильно потянула за оборку, Люсиль резко обернулась, малышка отпрянула, но женщина смотрела на нее большими испуганными глазами и словно бы не видела. Девочка заметила, что мадам очень бледна и губы у нее дрожат. Она поняла, что даме страшно оставаться здесь наедине с немцем. Можно подумать, что он мог сделать ей что — то плохое. Да нет, он говорил с ней очень вежливо. А вот руку сжимал так крепко, что та никак не могла убежать. Малышка вынуждена была признать, что все мальчишки — и большие, и маленькие — одинаковы. Им нравится обижать и пугать девочек. Она улеглась в траву, такую высокую, что ее не стало видно, и почувствовала себя крошкой-невидимкой; травинки щекотали ей шею, ноги, веки, и это было так приятно.

Немец с дамой разговаривали очень тихо. Немец тоже побледнел теперь, как полотно. Иногда она слышала в его голосе пронзительные жалобные ноты, словно он хотел закричать или заплакать, но не смел. Слова его для девочки не имели никакого смысла. Она смутно поняла, что он говорил о своей жене и муже мадам. Слышала, как он много раз повторил: «Если бы вы были счастливы… Я знаю, как вы живете… Я знаю, что вы одиноки, что ваш муж вами пренебрегает… Я сумел разговорить местных жителей». Несчастлива? Неужели дама, у которой такие красивые платья и такой красивый дом, могла быть несчастливой? Но дама вовсе не хотела, чтобы ее жалели, она хотела уйти. Она приказала ему оставить ее и замолчать. Честное слово, дама больше нисколечко не боялась, скорее уж он, несмотря на свои большие сапоги и гордый вид, оробел. На руку девочки села божья коровка, сначала она наблюдала за ней, потом подумала, не задавить ли ее, но вспомнила, что нельзя убивать Боженькину тварь, это приносит несчастье. И тогда она подула на божью коровку, сначала потихоньку, чтобы она выпустила прозрачные крылышки, а потом изо всех сил — пусть зверушка почувствует себя будто потерпевший кораблекрушение на плоту посреди разбушевавшегося моря, но божья коровка улетела. «Она у вас на руке, мадам!» — закричала девочка. И снова офицер и дама посмотрели на нее, ее не видя. Но офицер нетерпеливо махнул рукой, словно прогонял муху. «Я никуда не пойду, — подумала малышка с вызовом. — И потом, что они тут делают? Господину с дамой лучше оставаться в гостиной». Она с недоброжелательностью прислушалась. О чем они там разговаривают? «Я никогда, — говорил офицер низким хриплым голосом, — никогда вас не забуду».

Огромное облако закрыло чуть не половину неба: цветы, свежие, сияющие краски лужайки потускнели. Дама срывала лиловые цветки клевера и крошила их.

— Это невозможно, — говорила она, и в ее голосе дрожали слезы.

«Что невозможно?» — задумалась девочка.

— Думала и я… признаюсь, нет, не о любви… но мне хотелось бы иметь друга — такого, как вы… У меня никогда не было друга. У меня никого нет. Но это невозможно.

— Из-за окружающих вас людей? — спросил офицер с презрительным видом.

Но она посмотрела на него с не меньшим высокомерием:

— Люди? Если перед собой мне не в чем себя винить… Нет, не в них дело. Между нами не может ничего быть.

— Между нами уже есть много того, что останется навсегда: наш дождливый день, пианино, это утро, наши прогулки по лесу…

— Я не должна была…

— Но все это было, сожалеть поздно… Вы ничего не в силах поделать. Все это было.

Малышка уткнулась лицом в сложенные руки, голоса отдалились и превратились в глухой шум, похожий на гуденье пчел. Большое серое облако и томительный солнечный зной предвещали дождь. А если хлынет дождь, что будут делать офицер и дама? Вот смешно будет смотреть, как они побегут под ливнем — она в соломенной шляпке, а он в красивой зеленой фуражке. Но они и в саду могут спрятаться. Если бы они пошли с ней, она бы им показала грабовую аллею, где бы их никто не увидел. «Вот и полдень, — заметила она, услышав, как прозвонил колокол. — А они пойдут завтракать? Интересно, что едят богатые? Творог, как мы? Хлеб? Картошку? Конфеты? А если я попрошу у них конфет?» Она уже подобралась к ним и собралась подергать даму за руку и попросить у нее конфетку — что ни говори, а малышка Роза была не робкого десятка, — но увидела, как оба они вскочили и стояли чуть ли не дрожа. Да, и господин, и дама дрожали, словно, сидя с полным ртом ягод на вишне в школьном дворе, услышали голос учительницы: «Роза! Воришка! Слезай немедленно!» Но увидела она вовсе не учительницу, а солдата, стоявшего по стойке «смирно», который что-то очень быстро тараторил на своем непонятном языке; слова у него во рту перекатывались, будто в журчащем ручье камешки.

Офицер отстранился от дамы, а та стояла очень бледная и расстроенная.

— Что там? Что он говорит? — спросила дама.