– Я должна поговорить с ним… Он обладает здравым смыслом, Антонио, может быть, он поймет, что у нас с ним ничего хорошего выйти не может. У тебя есть время?

– Предостаточно.

– Тебе нужно пока пожить здесь. – Увидев, что он удивлен, я умоляюще добавила: – Ну, пожалуйста! Мне так не хватает человека, с которым я могла бы поговорить.

– Тебя не любят в этом доме, Ритта?

– Пожалуй, что так, Антонио.

Он снова привлек меня к себе, погладил мои плечи. Боже, каким высоким он был… И казался даже более смуглым, чем прежде… Антонио Риджи, мой брат, плантатор с Мартиники! Знает ли он о гибели Розарио? Я испуганно вздрогнула и спрятала лицо у него на груди, словно боялась, что он узнает, что я невольно стала причиной казни брата.

– Антонио, умоляю тебя, ты должен остаться. Я полагаю, герцог скоро вернется, самое большее – через неделю. Я устрою тебя в таком месте, где тебе понравится…

– Вот как? Значит, я буду жить не в доме?

Тяжелый вздох вырвался у меня из груди.

– Увы, Антонио. Эта старуха – она ни за что не поймет, кто ты такой. Она потом все время будет язвить по этому поводу. Пожалуйста, не подумай, что я стесняюсь тебя, но…

– Черт возьми, Ритта! Какого дьявола ты оправдываешься? Они превратили тебя в овцу. Что касается дома, то я и так туда не приду… Нет смысла знакомиться с людьми, которых скоро намереваешься оставить навсегда.

Я взяла его за руку.

– Пойдем. Я покажу тебе охотничий домик.

Это было самое лучшее место для Антонио; хорошо, что герцог имел неосторожность показать мне его. Там нужно лишь убрать пыль и хорошенько протопить, и все будет в порядке. Каждый вечер, когда стемнеет, я буду приносить ему еду. Пожалуй, никто так и не узнает, что ко мне приехал брат, и на сей раз дело обойдется без насмешек Анны Элоизы.

Каждый вечер до самой полуночи я теперь проводила в охотничьем домике, разговаривая с братом и вспоминая свой итальянский. Разговоры эти касались чаще всего Антонио; обо мне он знал почти все. За те две недели, что он провел во Франции, ему удалось посетить Сент-Элуа, съездить по делам в Нант и прибыть ко мне в Белые Липы.

Его ферма на Мартинике стала вдвое прибыльнее, чем восемь лет назад, когда там побывала я. Антонио занимал теперь место в совете плантаторов в Сен-Пьере, имел какие-то торговые дела в Порт-о-Пренс на Сан-Доминго, продавал кофе в Соединенные Штаты – словом, на Мартинике он был довольно известным человеком. Сейчас на острове был самый разгар сельскохозяйственных работ, и то, что Антонио оставил в это время ферму и хозяйство, уехав во Францию, доказывало, что он и вправду переживал за меня.

– Ты женился или нет, Антонио?

– Сама хорошо знаешь, что нет. Мне еще только тридцать шесть, спешить некуда.

Он смотрел на меня искоса, чуть насмешливо, и этот взгляд бередил у меня в душе смутные, полустершиеся воспоминания. Ему тридцать шесть… Можно ли поверить? Я до сих пор живо помнила того восемнадцатилетнего парня, рыбака с побережья, загорелого до черноты, полуголого, с медной фьяской у пояса. Боже, какое в этой фьяске было вино… Я и сейчас словно ощутила его вкус. Какой-то комок подкатил к горлу.

– Я… я никогда не была счастливее. Никогда. Правда Антонио.

– О чем ты говоришь?

– О Тоскане.

– Эх, Ритта, я бы все отдал, лишь бы там побывать.

Этот шелест листвы олив, пьянящий запах лимонных деревьев, зелень апельсиновых рощ… А это небо – невероятно-голубое, бездонное! Может быть, я испытывала такую ностальгию потому, что тогда была ребенком, была беззаботна, бездумна, весела. Тогда все еще было впереди.

Только с Антонио можно поделиться этими воспоминаниями, только он испытывал то же самое. Джакомо – он был слишком пришиблен жизнью, слишком замучен трудностями, чтобы задумываться хоть над чем-нибудь, кроме настоящего. По крайней мере, в нашу последнюю встречу он был именно таким. Впрочем, даже если вспомнить прошлое, наша семейка делилась всегда именно так: Антонио, Винченцо и я, с другой стороны – Джакомо и Розарио… Один Луиджи объединял и тех, и других.

Винченцо, Луиджи, Розарио… Их уже не было, как не было и всего того, о чем я вспоминала. Все это уже стало неправдой. Есть ли смысл все это ворошить снова? Я должна смотреть только вперед.

На четвертый день после приезда Антонио, когда я, засидевшись у него до половины первого ночи, тихо поднималась по лестнице, старческий, скрипучий, но громкий голос остановил меня.

– Если бы в мое время замужняя дама позволила себе в такое время бродить невесть где, а потом среди ночи красться по лестнице, как какая-нибудь гулящая служанка, ей долго бы потом пришлось оправдывать свою репутацию и возвращать себе доброе имя.

Анна Элоиза сидела в малой гостиной, у зажженного камина и явно дожидалась меня.

– Ах, мадам, – сказала я, сразу переходя в атаку, – всем известно, что старики и старухи любят поучать молодых, дабы вознаградить себя за то, что не в состоянии уже подавать дурных примеров.

– Где вы были? – резко и разгневанно прервала она меня.

– Я не обязана отчитываться.

– Вы обязаны быть достойны имени герцогини дю Шатлэ и не подавать поводов для пересудов!

– Кто посмеет обвинять меня, если даже герцог не бросил мне ни одного упрека?

– Вся причина в том, что его нет. Но не беспокойтесь, мой внук узнает все о ваших ночных прогулках и о вашей дерзости!

Она изо всей силы затрясла звонок, и старая служанка, явившаяся на зов, помогла Анне Элоизе подняться.

Я быстро взбежала по лестнице на третий этаж и застыла на месте, с тоской вцепившись в перила. Боже, что же это за дом… Как здесь тихо, мрачно, темно! Как здесь неуютно и холодно! Тишина стоит такая, словно все вокруг вымерло!

И в таком месте мне предстоит жить! В месте, где все меня ненавидят. Ну нет, ни за что! Прав был Антонио – я уеду отсюда. Уеду к брату, который по крайней мере любит меня.

– Завтра последний день, Ритта. Если твой муж не приедет, я не могу больше ждать. Мне необходимо повидаться с Джакомо и его семьей.

– Что же мне делать?

– Ты сама будешь дожидаться своего муженька и разговаривать с ним.

Была среда, 8 ноября 1795 года. Я с усмешкой вспомнила, что прошел ровно месяц со дня венчания в церкви Святого-Бенедикта-что-в-Лесу. Завтра должны были приехать мои дети и Маргарита, и это скрашивало даже то, что Антонио хотел уехать.

– Помни, Ритта, корабль отплывает третьего декабря.

Он провожал меня до двери. Было еще рано – девять часов вечера, но мне не хотелось возбуждать подозрения Анны Элоизы и давать пищу ее языку. Несмотря на то что я достойно встречала все ее атаки, они не доставляли мне никакой радости, у меня не было любви к скандалам.