– Это вам надо к врачу-специалисту!

Она подошла к пациенту, встала рядом, прилаживая трубки фонендоскопа. Кикоть сказал:

– А вы без этого… вы ухом лучше услышите.

И мягко притянул ее голову, прижал к волосатой груди. Женщина замерла, затихла, очки съехали набок.

– Услышали? – прошептал Кикоть.

– Да, – отозвалась женщина тоже шепотом.

– И что?

Она молчала, ее худое лицо пряталось под его ладонью.

– Не знаю… Примите успокоительное.

– Не поможет.

– Одевайтесь, одевайтесь, Фёдор Иванович.

Они всё стояли, прижавшись друг к другу, и Подобед очнулся.

– Разрешите быть свободным, господин подъесаул?

Кикоть сказал, не глядя:

– Давно свободны, вахмистр.

Пока его друг личную жизнь устраивал, Подобед тоже решил развлечься, времени не терял.

Ночь уже была глухая, никого кругом, поезд у перрона стоял темный, огни погашены… Только в вагоне-ресторане в неясном свете двое сидели у окна за столиком. И то один уже поднялся, невмоготу, видно, стало, ушел. А другой, бессонный, остался, коротая ночь в пустом ресторане. И Подобед, поторчав еще у окна, туда к нему направился, прыгнул в вагон. У полуночника, кажется, прилив сил только начался, потому что он неожиданному гостю даже очень обрадовался:

– Скорей иди, махнем на дорожку!

– Я на огонек.

– Вот молодец! А то смотрю, мается казак!

И протягивал уже гостю полный стакан:

– Давай, казак, атаманом будешь!

Подобед стал пить, закашлялся – хозяин огорчился:

– Не в то горло?

– Так ты под руку!

– Так поезд сейчас пойдет, уедешь!

Подобед еще отпил, опять поперхнулся и икнул вдобавок. Пассажир уже сердился:

– Ух, непутевый! Ты чего это?

– А это я тебя узнал! – сказал Подобед. – Еще сомневался, а вот сейчас точно, всё! А ты меня узнал?

– Нет, а кто ты?

Гость подскочил к нему, выхватив пистолет, приставил к виску.

– А теперь?

– Узнал, да.

– Вы из дома вышли, а я на коне возле калитки.

– Да.

Вот как все изменилось, совсем другой разговор.

– Ручонки на стол!

– На столе.

– Пушка?

– Нет при мне!

Подобед обыскал: правда нет. Теперь поспокойнее… теперь и с пугачом он король.

– За что вы его?

– Деньги. Тебя не касается.

– Вставай, пошли. Слезай с поезда.

И Подобед отступил, давая пассажиру подняться. А тот все сидел. Странное дело: он, безоружный, вроде перестал бояться…

– Остынь, казак, – сказал без выражения, скучая. – Ты, вообще, тут с какой стороны? Чего-то вот непонятно.

– Узнаешь. Слезай, слезай!

Подобед и дулом покачал, как положено, а пассажир только уселся поудобнее.

– Ну как я слезу? У меня дела.

– Мокрые?

– У каждого свои. И учти, – продолжал он, чуть не позевывая, и снял без команды руки со стола, – ты пока на меня в окно глазел, я пушку приготовил, при мне. Иди путем, казак.

– Стреляю! – закричал Подобед.

– Да не можешь ты, сучонок, – усмехнулся пассажир.

И тут поезд дернулся, пошел, и Подобед опять закричал, бессильно вытягивая руку, прицеливаясь, будто пугач мог выстрелить.

– Меня женщина касается! Там женщина в доме была! Где Катя? Вы ее тоже, что ли… потом? Где женщина, женщина?

Кричал яростно, верил, что пугач выстрелит, и человек за столиком в эту минуту тоже поверил, лицо его дрогнуло.

– Эх ты! – сказал он и выхватил эту самую пушку, она была у него под салфеткой.

Нет, не успел, набок повалился, приник щекой к окну… Не успел, потому что у Подобеда пугач… выстрелил!

Быть такого не могло, но было: пугач в руке живого Подобеда, дырка во лбу пассажира, и поезд набирает ход!

Подобед отскочил от столика, бросился к выходу, в тамбуре его Кикоть подхватил, вместе спрыгнули…

– Не уезжай, ты мой голубчик! – пропел Кикоть, приземляясь на перрон. И заглянул в лицо друга. – Ну? Теперь всё, не будешь больше дергаться?

– Нет… А пугачи разве…

– Бывает, – сказал Кикоть.

Мимо проплывал вагон-ресторан, ушедший вначале пассажир возвращался к столику. Там, дожидаясь его, полуночник сидел, привалясь щекой к окну. Он будто спал, угомонился наконец.

Подобед вдруг обмяк, повалился на Кикотя, и тот, подхватив его, потащил по перрону.

– Теперь я выздоровел, а друг мой заболел! – оправдывался Кикоть, с тревогой вглядываясь в лицо Подобеда. Тот неподвижно лежал на койке с закрытыми глазами. – Понимаете, раз – и повалился, обморок! Вот что с ним, как думаете?

Подобед как раз всхрапнул, выражение лица при этом у него оставалось горестным.

– Думаю, будет жить, – заверила Ольга Павловна.

– Вообще, он нервный, это есть, – переживал за друга Кикоть. – И нагрузка большая – он и на коне, и танцы, пожалуйста, вам!

– Нагрузка большая, перегаром от него сильно, – согласилась Ольга Павловна, что-то записала на листке и, не глядя, так же сухо спросила: – Ну? А вы?

– Я нормально, – сказал Кикоть.

– Неужели ничего не болит?

– Нет.

– Пульс проверим, давайте.

Он присел, она взяла его руку, явно по обязанности. Считала со скучающим видом.

– Ольга Павловна, я больше не буду болеть, – сказал Кикоть.

Она молчала, держала его руку.

– Не буду устраивать личную жизнь, все равно не получится.

– А при чем личная жизнь, Фёдор Иванович?

– У меня вообще жизнь уже не получится.

Ольга Павловна поморщилась, он, видно, мешал ей считать.

– Я сейчас человека убил, – сказал Кикоть.

Подобед вздохнул во сне, будто услышал, и повернулся на бок, захрапел, уже не стесняясь.

– Если бы я не выстрелил, он бы тогда выстрелил.

И опять Ольга Павловна молчала… Нет, сказала:

– Пульс у тебя хороший, ровный. Как часы.

– Я не волнуюсь. Я ведь уже много убил.

Она будто знала, сказала скрипучим своим голосом:

– И ты поклялся, когда кончилась война… Ты клялся?