тематика стала в различной форме (agency versus system, voluntarism versus structuralism) реинтегрироваться в социальную науку – это произошло одновременно с возрождением интереса к времени. Лозунги «bring agent back in» и «bring time back in» появились почти одновременно, и это стало одним из проявлений и символов кризиса социальной науки.

Логически и исторически гуманитаристика заполнила ту пустоту, которую в системе гносеополей создала социальная наука, словно «забывшая» обо всём, что не попадает в разряд материального, структурного, «объективного». Как заметил Паскаль, природа не терпит пустоты. Знание тоже. В социальных науках задача изучения собственно человеческой деятельности, т. е. не связанной непосредственно с материальным производством, породила две дисциплины – социологию (изучение гражданского общества) и политическую науку (изучение политики).

Необходимо отметить, что в самой социальной науке деятельность человека как субъекта изучается в наибольшей степени именно в политической науке, поскольку политика по определению есть комплекс внеэкономических отношений между субъектами (политические отношения между рабом и рабовладельцем, крепостным и феодалом невозможны). Homo politicus появился одновременно с Homo economicus и вместе они начали дружно затирать/оттирать Homo socialis (точнее – civilis). Правда, политическая субъектность весьма специфична. Во-первых, это частичная, «одномерная» субъектность. Во-вторых, логика функционирования политической сферы в буржуазном обществе, с одной стороны, и всё большее смещение по мере демократизации публичной политической жизни реальной власти за пределы политической сферы – в «тень», в «закулису», с другой десубъективируют политику, превращают её в комбинацию административной деятельности и шоу-бизнеса. В результате объектом исследования становится не столько человек как политический субъект, а в большей степени институты, структуры и т. п.

И тем не менее мы можем сказать, что именно политика является специфически капиталистической формой культуры в широком смысле, главной формой реализации субъекта в капиталистическом обществе. В последнем, кроме материального потребления, только политика имеет специфические цивилизационные характеристики, политика, а не культура является реальной «европейской роскошью» (выражение П. Вебер-Шефера) эпохи Модерна. Впрочем, во второй половине XX в. политика со всей очевидностью превратилась в форму потребления, но это отдельная тема.

Важной чертой новоевропейской системы знания, её принципов конструкции является то, что в ней возможен только один феномен «социальная наука», двух быть не может. Социальная наука эквивалентна ядру капсистемы – ядро может быть только одно. Оно может расширяться, как, кстати, и социальная наука, но должно быть в единственном числе. Всё, что включается в ядро, автоматически приобретает соответствующие характеристики, однако далеко не всему позволено включаться в эту зону; социальная наука тоже весьма селективна – как и ядро капсистемы, для изучения (а по сути – интеллектуального прославления в виде единственной нормы, цели и ценности общественного развития) которого она и была создана.

V

В самоопределении гносеополей линия (критерий) «пространство-время» пересекается с ещё одной линией – «универсальное-уникальное». История как история событий превращалась в структуру изучения уникального времени (времён, точек во времени). Ориентализм превращался в структуру негативного уравнения всех неевропейских обществ как незападных и уникальных. Уникальность точек в пространстве как их общая черта, общая уникальность без положительной генерализации и есть главный объект исследования в традиционном ориентализме. Парадоксальным образом мы имеем дело с универсализацией уникальностей.

Зафиксировав треугольник гносеополей, мы можем сказать, что «социальная наука versus история» – не единственное противоречие этой «фигуры». Есть и другие – «социальная наука versus ориентализм» и «ориентализм versus история».

Как уже говорилось, формально социальная наука обладаетнаиболыним научно-исследовательским потенциалом – она «играет» на двух «площадках», пространственной и временной. Однако она ограничена европейским пространством и настоящим временем, которые в качестве аналитических конструкций по мере экспансии социальной науки вытесняют иные пространства и времена и подменяют их, представляя себя в качестве универсальных. Это означает также, что во взаимодействии с иными пространствами и временами как аналитическими конструкциями европейское пространство и время (в качестве таких конструкций) выступают как своего рода терминаторы, аннигиляторы, как антивремя и антипространство.

Время и пространство социальной науки исходно представлены как всеобщие. Общность (generality) есть их общее качество, которое растворяет специфическое пространство/время любой другой цивилизации, кроме европейской, и в качестве единственного способа развития определяет экспансию, разбухание Модерна как ипостаси капитализма. Особое неевропейское время в ходе экономической и интеллектуальной экспансии устраняется до такой степени, что может существовать на европейском пространстве только как общее. Покидая европейские пределы оно либо исчезает («народы без истории», т. е. без времени), либо овеществляется в реликт («окаменевшее», «остановившееся» время, символ – пирамиды или любые восточные руины), устраняя не только время/пространство, но также оппозицию «общее – особенное», «универсальное – уникальное». Иными словами, периферизации некапиталистических зон мира в результате включения в капиталистическую систему соответствует периферизация («овтороразряднение») изучения любого неевропейского общества, при включении этого изучения в систему знания, ядро которого – ЭСП комплекс. Генерализация всего есть базовый принцип социальной науки. В основе этой генерализации – представление уникального европейского (а ещё точнее – англосаксонского) типа развития в качестве универсального представления европейского meum в универсальный verum.

Если история выступает как время без пространства, причём это время является событийнокорпускулярным (evenementiel), то ориентализм – более хитрая конструкция – представляет неевропейское пространство, изъятое из времени. Афроазиатский мир в том виде, в каком он представлен в ориентализме, был лишён времени; если он когда-либо обладал им, то это было в седой древности, до завоевательных походов Александра Македонского и римских полководцев, т. е. до столкновения с европейским временем, обнулившем восточное. Повторю: все объекты изучения традиционного ориентализма относятся к реликтам – уникальным артефактам в пространстве. И тем не менее в ориентализме некоторое, намеченное пунктиром и незначимое для социальной науки время есть. Это время древних культур, предшествовавших европейскому прошлому исторически или типологически. Это время существовавшее до европейского времени, до европейского «Большого Взрыва», иными словами, зеркальное время, негативное время, время, движущееся не в будущее, а в прошлое (время до н. э.).

При взгляде извне ориентализм представляется неким положительным одномерным (пространство) знанием (время до европейского времени – не в счёт, это не время развития, а время реликтов). Однако изнутри ориентализм оказывается обладателем негативной общности (не-Запад) и негативного времени (время неразвития), и по сути это целый мир, отдельная планета, противостоящая планете «социальная наука» (антисистема). Если попытаться представить некую гипотетическую комбинацию социальной науки и ориентализма, то нам придётся изобретать целый совершенно новый комплект терминов и концепции. Они с неизбежностью будут конструироваться как чётко фиксированные эпистемологические отрицания частной собственности, классовости, государственности (statehood). Однако эти отрицания должны быть превращены в положительные понятия.

«Социальная наука versus история» – не самая острая дилемма. Наиболее острыми являются те, что связаны с ориентализмом, особенно «ориентализм versus история». Социальную науку и историю можно совместить;