Здесь нам предстояло бросить якорь. Поутру нас на канате перетащат через пороги люди, для которых это занятие — главный источник дохода пять месяцев в году, когда вода стоит низко, обнажая камни.

Поутру, под палящим солнцем, местные жители впряглись в канаты и под руководством опытного вожака, знавшего расположение всех камней и мелей, потащили нас вверх по течению. Они избегали мест, где коварные скалы могли бы пропороть ладье днище. Торопиться было опасно, и на то, чтобы миновать Первый порог, у нас ушло два дня.

За порогом начиналась Нубия, и река там менялась. С одной стороны высились черные гранитные утесы, с другой стороны расстилались золотистые пески. Там мало жизни, ибо прилегающая к Нилу полоса орошаемой земли слишком узка, чтобы ее возделывать. Собаки, деревушки, поля Египта исчезли, сменившись тишиной запустения. Порой высоко в ясном небе мне удавалось разглядеть ястреба, но в остальном здесь царили молчание и неподвижность.

Однако и этот край не был бесплодным: со времен фараонов здесь намывали золотой песок. Потом мы проплыли по сонному Нилу, разомлевшему под солнцем, мимо обозначавших пределы моих владений глинобитных фортов. Оставив их позади, мы оказались на чужой территории.

Неожиданно речная долина расширилась, и нашему взору предстали манящие рощи финиковых пальм и прославленные поля Дерра. Мы послали людей на берег, чтобы купить знаменитого местного пальмового вина.

Потом закат и еще один день плавания под устойчивым попутным ветром, и впереди показался Абу Симбел. Гигантские фигуры были видны издалека, но темнота спустилась раньше, чем нам удалось к ним приблизиться. Мы встали на якорь и, сидя под навесом с чашами желтого пьянящего пальмового вина, смотрели, как растворяются во тьме каменные великаны. Потом мы зажгли лампы и снова пили вино, любуясь пульсирующим золотым свечением. Что за дивный край!

В тот раз я впервые отметила, что после заката не становится холодно и никакой надобности в плащах и покрывалах здесь нет. Ночь отличалась от дня лишь тем, что с неба не палило солнце.

Едва забрезжил свет, как мы поставили парус. Мне хотелось увидеть великие памятники Абу Симбела в тот миг, когда их касаются рассветные лучи. Проплывая мимо колоссальных сидящих изваяний Рамзеса Второго, мы смотрели, как розовый свет сползал по ним ниже и ниже; однако четырежды повторенный лик великого фараона оставался безмятежным. Тысячи лет четыре колосса охраняли границу былых владений фараонов, показывая нубийцам свое могущество, хотя пески уже подбирались к их коленям. Загадочная улыбка древнего владыки словно говорила о тщете и суетности всего земного: чего стоят наши потуги оставить по себе память, если даже каменные статуи со временем крошатся, словно старые кости. И действительно — одна из четырех голов валялась на песке у ног изваяния, с той же улыбкой уставившись в пустое небо.

Мы приблизились ко Второму порогу, плугом врезавшемуся в плоть этой опаленной солнцем, выжженной, твердой, безжалостной к живым существам земли. С откоса на нас взирали возведенные на обоих берегах Нила сторожевые укрепления из глинобитного кирпича.

Порог, который называли Великим, наша ладья не могла преодолеть. Пришлось перебраться на другую, дожидавшуюся нас за шестнадцатимильным отрезком изрезанного камнями мелководья.

На новой ладье — непритязательной с виду, но надежной — нам предстояло проделать весь оставшийся путь, включая шестидесятимильный отрезок, прозванный «каменной кишкой». Там Нил заключен в теснину отвесных гранитных стен, а сверху слепит глаза и припекает безжалостное солнце. Здесь нет движения и жизни — лишь слепящий свет и палящий зной.

Затем настал черед Третьего порога. Его мы прошли легко, а за ним ландшафт мгновенно изменился, словно река со вздохом облегчения вырвалась из узилища и радостно обняла землю. Речная долина стала шире, появились зеленые поля, деревни, пастбища. Мы проплыли мимо Кермы — некогда важного города Нубийского царства, а теперь простой деревушки. Увидев на горизонте руины циклопического сооружения (храма из глинобитного кирпича?), я вспомнила печальную улыбку Рамзеса и признала его правоту: из праха возникнув, все во прах обратится. Мы приметили на берегу нескольких выщербленных и наполовину занесенных песком сфинксов с головами баранов; они печально взирали на нас, обозначая собой давно заброшенную дорогу, что вела… куда?

Теперь мы плыли через зеленый, засаженный пальмами оазис Донгола. Здесь Нил делает гигантскую петлю, поворачивая назад, к северу, и на подходе к Четвертому порогу достигает самого дальнего аванпоста древних фараонов. Там, в Напата, находится священная гора Джебель-Баркал, куда и по сию пору совершаются паломничества. С воды мы едва различали на равнине контуры необычных пирамид с крутыми склонами.

Некоторое время Нил, подобно сбившемуся с пути сыну, продолжал течь на север. Потом, словно опомнившись, он повернул обратно на юг, и солнце опять стало светить нам в лица, а не в спины (хотя большую часть времени оно висело у нас над головами). Тут я увидела последний вещественный след власти фараонов — высеченную на скале по приказу одного из них пограничную надпись. Впрочем, на самом деле Египет никогда не контролировал эту часть Нильской долины, а лишь хвастливо заявлял о своих правах.

Река снова сузилась уже перед Пятым порогом. Мы преодолели его и вышли к Атбаре, первому притоку Нила, приносившему воду из Эфиопии. Затем мы достигли нашей цели — богатого города Мероэ, столицы прославленной страны Куш, то есть Нубии.

Он располагался в плодородной долине, где посевы ячменя чередовались с сочными пастбищами, на которых паслись тучные стада. При виде этой картины мне стало ясно, почему нубийцы отступили сюда и сумели удержать свою землю. Здесь настоящий земной рай, но добраться до него непросто.

Впереди я увидела длинную пристань, вынесенную на золоченых пальмовых столбах далеко от берега и украшенную сине-голубыми знаменами. Похоже, мне уготовили воистину царский прием.

Мою ладью, несущую знаки моего достоинства, нубийцы опознали издалека. Пристань быстро заполнилась множеством людей в столь ярких и богатых одеждах, что издали она казалась усыпанной драгоценными камнями.

Вперед выступил рослый сановник, великолепием одежд превосходивший всех прочих. Приблизившись, он заговорил с нами на местном языке, и я его не поняла.

— Ты говоришь по-гречески? — спросила я.

Он непонимающе пожал плечами, а потом, когда один из приближенных шепнул ему что-то на ухо, покачал головой.

— А по-египетски?

Он улыбнулся:

— Да, высочайшая.

— Или по-эфиопски?

— Да, тоже. Какой язык ты предпочтешь?

Выбор египетского казался мне несколько эгоистичным, но, с другой стороны, его я знала гораздо лучше.

— Египетский, если ты не пожелаешь говорить на другом.

— Египетский годится, как любой другой, — сказал он и обратился к стоявшему рядом со мной гонцу: — Кандаке Аманишакето наградит тебя за быстроту и умение убеждать.