— Ты можешь говорить по-эфиопски, — предложила я. — Ни стражник, ни советник ничего не поймут.

Лицо гонца расплылось в широкой улыбке.

— Очень хорошо, ваше величество, — промолвил он, радостно кивая.

Из-за произношения его эфиопский был еще менее внятным, чем египетский, но смысл я улавливала.

— В чем заключается срочное послание? — спросила я.

— Суть в следующем: в Мероэ захвачен в плен человек, выдающий себя за царя Египта Птолемея Тринадцатого.

— Что? — В первый момент я так растерялась, что не нашла других слов.

— Ему лет семнадцать, он почти взрослый. Воины кандаке захватили его, когда он собирал армию. Этот человек потребовал аудиенции, получил ее и в присутствии правительницы поклялся, что он твой брат, истинный владыка Египта, бежавший в Нубию после неудачного сражения с силами Цезаря. Сейчас мы содержим его под стражей, и моя кандаке желает узнать, что думаешь обо всем этом ты.

Самозванец! Я видела моего бедного брата мертвым, видела его продавленный золотой панцирь и струйки болотной воды, вытекавшие из ноздрей. Мне ли не знать, что царь Птолемей Тринадцатый покоится в Александрии, в мавзолее Птолемеев.

— Что тут думать, — сказала я. — Его необходимо казнить!

— Боюсь, мы не можем этого сделать, пока не установим, кто он такой.

— Как это можно установить? И какое это имеет значение? Он совершенно точно не тот, за кого себя выдает. Я знаю, что мой брат мертв. Самозванец заслуживает казни.

— Тогда ты должна приехать, посмотреть ему в лицо и сказать, что он самозванец.

— Что? Путешествие в Нубию? Пусть он приедет ко мне! Пришлите его сюда, и я разберусь, — сказала я.

— Нет, это невозможно, — возразил посланец. — Ты должна понимать, что путь до Египта долгий, и как бы мы ни охраняли пленника, ему может представиться возможность бежать. Стоит просочиться единому слову, как повсюду поползут слухи, и у него появятся сторонники. Так бывает всегда — кто-то поверит в законность его притязаний, кто-то решит, что на нем можно нажиться. Вот почему я не хотел, чтобы кто-нибудь в Александрии услышал об этом. Даже ничтожный намек не должен достичь чьих-либо ушей. Ты уверена, что они не понимают по-эфиопски?

Он беспокойно оглянулся на стражника и явившегося на зов Мардиана, что стоял у дальнего конца стола, не сводя с нас глаз.

— Клянусь, — заверила я нубийца.

— Ты отправишься со мной? — спросил он. — Я готов подождать, но настоятельно прошу не затягивать с решением. Чем меньше времени пройдет между его пленением и… урегулированием вопроса, тем лучше.

Нубиец был абсолютно прав. Чем дольше ложный Птолемей общался с людьми — со стражей, с другими узниками, с кем угодно, — тем он становился опаснее.

— Хорошо, — отчаянно согласилась я. — Похоже, у меня нет выбора. Но мне необходимо придумать официальное объяснение тому, с чего это вдруг царица собралась в путешествие, какого не предпринимал никто из ее предшественников — ни фараоны, ни Птолемеи. Это ведь не прогулка в Каноп!

При этом я понимала: обоснование неожиданного путешествия желательно придумать прежде, чем закончится наша беседа. Мне нужно преподнести ее как некое следствие переданного гонцом сообщения. Причем преподнести убедительно: вон с каким любопытством смотрит на меня Мардиан.

Итак, зачем бы мне вдруг поехать в Мероэ? Какая причина может сорвать с места царицу? Желание увидеть собственными глазами… что именно? Новый торговый путь в Индию? Затерянный город? Может быть, предпринять научную экспедицию? Я могу взять с собой географов и математиков из Мусейона — тех, что бесконечно придумывают опыты по измерению изгиба земли. Да, конечно, только зачем им я — этот вопрос они легко решат сами. Да и купцы, заинтересованные в новых торговых путях, обойдутся без царицы. Охотникам на слонов и леопардов я ни к чему. Ни один из предлогов не подойдет.

Молчание затягивалось, Мардиан не сводил с меня испытующего взгляда. Когда я заговорю, мне придется объявить о причине неожиданного путешествия — разумеется, о такой причине, что будет оглашена публично. А приватно, наедине, я скажу ему правду. Но сейчас лучше воздержаться: шпионы могут оказаться за любой дверью.

— Моя сестра, прославленная кандаке Аманишакето, протянула мне руку дружбы, — произнесла я наконец, когда молчание слишком затянулось. — Я желаю лично отправиться к ее сказочному двору в Нубии и увидеть то, чего никогда не видел ни один из моих предков. По пути я буду вести переговоры и заключать соглашения с народами, живущими вдоль берегов Нила. Я твердо намерена расширить влияние державы Птолемеев в новом направлении. Возможно, наше будущее связано именно с Югом, а не с Востоком или Западом, с Африкой, а не с Азией и Галлией. Большая часть Азии и вся Галлия уже захвачены Римом, так что путь туда закрыт. Нет надежды вернуть то, чем владели в тех краях наши предки, но за другими горизонтами лежат другие манящие земли. Я должна увидеть их воочию.

Я произнесла это по-эфиопски, потом по-гречески, и по выражению лица Мардиана поняла, что сказанное прозвучало неправдоподобно. Но что еще я могла придумать?

Широкий водный путь уносил меня все дальше и дальше на юг, мимо хорошо знакомых мне памятных мест Египта, мимо древних Фив с их золочеными храмами, мимо святынь, мимо берегов, полных кипучей жизни. Шесты «журавлей» изгибались от натуги под тяжестью зачерпывавших воду ведер; по пыльным тропкам сбегали к реке дети; ослы и верблюды таращились на проплывающие мимо лодки, лаяли собаки. Девушки спускались к берегу за водой. Они с любопытством разглядывали носовое украшение в виде бутона лотоса и установленный на палубе под балдахином смотровой мостик, отличавшие великолепную царскую ладью.

Я знала, что наводнение нанесло долине Нила немалый урон, но теперь дурное осталось позади. Вода схлынула, на полях снова зеленели бобы и ячмень. Египет выжил.

По пути следования показался священный остров Филы, но я воздержалась от посещения того храма, где мы с Цезарем произносили обеты. Когда мы проплывали мимо золотившихся в закатных лучах строений, сердце мое сжималось от боли. Однако стоит ли ворошить прошлое, если для Цезаря наши клятвы ничего не значили?

Я приказала не задерживаться и бросить якорь лишь после того, как остров Филы пропадет из виду.

По приближении к Первому порогу до моего слуха стали доноситься звуки: сначала тихие, словно шепот влюбленного, потом громкие, как детский плач, и наконец оглушительные, сходные с неистовым бычьим ревом. А потом Нил перед нами внезапно расширился, образовав озеро с тысячью каменистых островков; на одних островках росли пальмы, другие представляли собой голые валуны, но все они отражались в сияющей воде, отчего их число зрительно удваивалось. Наклонившись с борта ладьи, я увидела свое отражение, протянула руку и коснулась кончиков собственных пальцев, отчего по моему лицу в воде пробежала легкая рябь. Когда наступила ночь, поверхность из бронзовой сделалась серебристой; она светилась, как полированный металл.