— Что? — воскликнула я, и Мардиан снова вскинул голову. Тут-то я поняла, почему он держался настороже. — Это правда? Насчет Цезаря и той африканской?..

Я попыталась совладать с собой и не сорваться на крик.

— Я… Я… — забормотал Мардиан, заикаясь.

— Я знаю, ты можешь все выяснить! У тебя везде шпионы!

— Я… я не знаю точно, но по первоначальным сведениям — да, правда.

Тут Цезарион закатил клубок шерсти под стол и решительно пополз туда. Боль, которую я испытала, глядя на него, невозможно описать.

— Еще одна царица, — с трудом выговорила я. — Вижу, у него теперь вкус к царским постелям.

Гнев душил меня, едва позволял говорить. Но я заставила свой голос не дрожать.

— Ты можешь идти, Мардиан, — сказала я наконец. — Буду признательна, если ты точно выяснишь, что именно там происходит. Я знаю, что всегда могу на тебя положиться.

Я встала и быстро вышла из комнаты.

Мне требовалось побыть одной. Я чувствовала себя так, будто получила удар тяжелым тараном.

Снаружи дул ветер, и облака гонялись друг за другом по небу, словно мечущиеся демоны. Будь сейчас ночь, я задвинула бы все занавески и приказала никому меня не тревожить в ближайшие часы.

«Пропади пропадом дневной распорядок и все дела!» — думала я, направляясь в самую дальнюю комнату.

Там меня встретила Хармиона, и я жестом велела ей остаться. Служанка мне была сейчас не нужна, но она заметила выражение моего лица, а я не хотела, чтобы по дворцу поползли слухи и сплетни.

В комнате, где мы столько времени провели вместе с Цезарем, мои чувства обострились. Каждая вещь напоминала о нем, и если еще недавно воспоминания были сладостными, то сейчас они ранили: так бывает, когда видишь вещи дорогого тебе человека, покинувшего наш мир. Эти занавески он раздвигал, когда глядел на гавань; на этот маленький столик он часто клал руку; этой мозаикой он восхищался; эту лампу он зажигал, чтобы изучать свои документы. Невинные предметы превратились в банду головорезов, вознамерившихся извести меня болью.

Притворяться перед собой не имело смысла: в глубине души я знала, что сегодняшнее известие — правда. Цезарь не изменился.

И не глупо ли с моей стороны на такое надеяться? Порой мне казалось, что наши дни в Египте изменили его. Но этого не произошло.

Эвноя, так ее зовут. Имя звучит по-гречески. Но она супруга мавританца. Мавританка? Берберка? Сколько ей лет? Она молода? И что она делала вместе с мужем на войне?

Но это не имеет значения. Более того — даже если слухи лгут, это не имеет значения. Я уже предала Цезаря, поверив в его неверность.

Я стояла у окна и глядела на волнующееся море. На миг я сжала в кулаках тонкие занавески, вообразив себе, что это он, и тяжело вздохнула: сама не знаю, что бы я предпочла — задушить его или сжать в объятиях. Я отошла от окна и, полностью опустошенная, тяжело опустилась на кушетку. Плотная темнота легла мне на плечи и окутала, словно мантия. Я сидела совершенно неподвижно, закрыв глаза и мечтая, чтоб все это исчезло. Не знаю, сколько минуло времени, но когда по прошествии минут или часов я снова открыла глаза, ненавистное знание оставалось со мной.

В последних числах марта во дворец прибыл запыленный гонец, проделавший путь от Мероэ, что за Пятым порогом Нила в Нубии, дабы передать срочное сообщение. Оно предназначалось лишь для моих ушей. Начальник дворцовой стражи согласился провести гонца ко мне, но отнесся к нему с подозрением и приказал заковать в цепи.

Я сидела за мраморным столом, где когда-то раскладывал свои карты Цезарь. Мне пришлось свыкнуться с воспоминаниями, и теперь я садилась за его стол всякий раз, когда приходилось разбирать документы. Сегодня, например, я просматривала бесконечные столбцы цифр, вышедшие из-под пера Эпафродита — тот взял на себя почти все обязанности казначея, хотя неустанно повторял, что не настроен заниматься этим. Таковы мужчины — их словам верить нельзя!

Услышав о прибытии гонца, я отодвинула документы в сторону. Жизнь моя в последнее время протекала крайне однообразно, сопровождаемая чувством постоянного страха. Я боялась, что с африканского театра военных действий поступят дурные вести и на смену однообразию придет беда.

Да, беда! Смерть или поражение Цезаря стали бы для меня трагедией, ибо я продолжала любить его и буду любить всегда. Я приняла это как неизбежность, как свой рост или цвет глаз, и смирилась. Цезарь есть Цезарь, и ничего тут не поделаешь. Он — моя боль, но и величайшее счастье.

— Что ж, пусть этот человек приблизится к престолу и сообщит свою новость, — сказала я, хотя и не сидела на троне.

Огромные двери распахнулись на смазанных маслом бронзовых петлях, и в комнату размашистым шагом вошел рослый нубиец. Он держался прямо, несмотря на тяжкие оковы. Его ввели два дворцовых гвардейца.

— Всемилостивейшее величество царица Клеопатра, я посланник восхваляемой и могущественной кандаке Аманишакето, владычицы царства Мероэ.

Он чеканил слова, как командир перед строем.

— Снимите с него цепи! — приказала я. — Не думаю, что мне бы понравилось, если бы моего гонца заковали. Мы должны проявить уважение к кандаке.

Я знала, что «кандаке» — это титул, равнозначный царице, ибо меройский язык в некоторых отношениях весьма сходен со знакомыми мне египетским и эфиопским. Меня всегда интересовало царство Мероэ, южный сосед моей державы.

Стражники поспешно стали снимать с гонца цепи. Он сбросил их, словно стряхивающий воду журавль, и стал еще выше ростом.

— Путь по Нилу к престолу вашего величества занял у меня много дней, — промолвил нубиец. — Я преодолел все пять порогов, дабы прибыть из страны страусов, гиппопотамов и львов в твой город у моря, — произнес он по-египетски, но со столь сильным акцентом, что мне нелегко было его понять. — Я доставил тебе в дар золото, слоновую кость и леопардовые шкуры…

— Которыми так славится ваша страна, — вставила я.

— Короб с ними у меня забрали, чтобы обыскать, — сказал он. — Не сомневаюсь, дары будут поднесены, когда твои слуги убедятся, что все в порядке. Но мое послание строго секретно. Стражи должны удалиться.

Такое требование показалось мне чрезмерным: царица не должна оставаться наедине с незнакомым человеком.

— Один из них останется, — возразила я. — Кроме того, я пошлю за своим главным советником Мардианом.

— Нет. Кандаке приказала сказать одной тебе.

— В таком случае я не смогу услышать твое сообщение и получится, что весь этот долгий путь проделан тобою понапрасну. Мой советник заслуживает доверия, на то он и советник. И мыслимое ли дело, чтобы царица осталась без охраны при чужестранце?

Нубиец задумался, пытаясь найти решение. Я видела, что этот человек чтил каждое слово своей госпожи и за тысячу миль от нее стремился выполнить приказ столь же ревностно, как перед ней. Счастлив правитель, имеющий таких слуг.