Темные, чуть ли не болезненные феномены заднего плана души каким-то образом зачаровывают нас, хотя трудно себе объяснить, почему нечто, отвергавшееся во все времена, теперь вдруг стало столь интересным. Но то, что это всех интересует, явялется фактом, который отрицать невозможно. Под этим психологическим интересом я понимаю не просто интерес к психологии как науке или даже еще более узкий интерес к фрейдовскому психоанализу, а то всеобщее возрастание интереса к душевным явлениям, спиритизму, астрологии, теософии, парапсихологии и т. д. С конца XVI и начала XVII столетия мир не наблюдал ничего подобного. Похожим феноменом является разве что процветание гностицизма в I и II в. эры Христовой. Именно с ним наиболее тесно соприкасаются сегодняшние духовные устремления. Более того, сегодня даже существует Eglise gnostique de la France[127], и мне известны две гностические школы в Германии, которые категорически именуют себя таковыми. В численном отношении самым значительным из этих движений, несомненно, является теософия и ее континентальная сестра, антропософия – чистейшей воды гностицизм в индийском облачении. Вместе с тем пропадает интерес к научной психологии. Гностицизм же основывается исключительно на феноменах заднего плана души, он и в моральном отношении простирается в темные глубины, что, например, доказывает индийская Кундалини-йога в своем европейском оформлении. То же самое касается феноменов парапсихологии, что может подтвердить любой знаток.

Вложенная в преследование этого интереса страсть, без сомнения, являет собой душевную энергию, текущую вспять от устаревших форм религии. Потому эти вещи имеют внутренне подлинно религиозный характер, даже если внешне они вроде бы научно окрашены и даже если доктор Штейнер объявляет антропософию «духовной наукой». Эти попытки завуалирования лишь демонстрируют, что религия в целом стала такой же одиозной, как политика и мировая реформация.

Я вряд ли захожу слишком далеко, утверждая, что современное сознание, в противоположность XIX в., обращается к душе, преисполненное своих самых сокровенных и самых больших ожиданий, причем не в смысле какого-либо известного традиционного вероисповедания, а в гностическом смысле. То, что все эти движения придают себе научный характер, является не просто гротеском или завуалированием, как я указывал прежде, а позитивным знаком того, что они предполагают науку, то есть знание, полной противоположностью эссенции западноевропейских форм религии – вере. Современное сознание с отвращением отвергает веру, а поэтому и основанные на ней религии. Оно признает их лишь в той степени, в какой их познавательное содержание внешне совпадает с изведанными феноменами заднего плана души. Оно хочет знать, то есть иметь первоопыт.

Век открытий, завершения которого мы, вероятно, достигли с полным разведыванием земли, не хотел больше верить, что гипербореи – одноногие существа или что-то в этом роде, но захотел узнать и увидеть собственными глазами, что было по ту сторону границ знакомого мира. Наш век, очевидно, стремится разведать, что представляют собой психические содержания, находящиеся по ту сторону сознания. Вопрос любого теософа состоит в следующем: что я узнаю на более высокой ступени сознания, то есть по ту сторону моего нынешнего сознания? Вопрос каждого астролога: что представляют собой действенные силы и предопределения моей судьбы, лежащие по ту сторону моего сознательного намерения? Вопрос каждого психоаналитика: что представляют собой бессознательные инстинктивные пружины невроза?

Наш век хочет познать саму душу. Он стремится к исконному опыту, а потому отвергает всякое предвзятое мнение и вместе с тем пользуется всеми имеющимися предположениями как средствами, ведущими к цели, а значит, и предположениями известных религий и истинной науки. У старого европейца лишь мелкая дрожь пробегает по спине, стоит ему чуть внимательнее присмотреться к этим изысканиям; ему представляется темным и отвратительным не только предмет этого, так сказать, исследования, даже сама методика кажется ему предосудительным злоупотреблением по отношению к его прекраснейшим духовным завоеваниям. Что скажет, например, ученый-астроном о том, что сегодня составляется в тысячи раз больше гороскопов, чем триста лет назад? Что скажет философствующий просветитель и воспитатель о том, что сегодняшний мир не обеднел ни на одно суеверие по сравнению с Античностью? Сам Фрейд, основатель психоанализа, прилагал все силы к тому, чтобы выставить на самый яркий свет грязь, мрак и зло заднего плана души и толковать все таким образом, что у мира должно было бы пропасть всякое желание искать за этим что-нибудь иное, нежели отбросы и мусор. Но эта попытка ему не удалась, и даже случилось так, что запугивание привело к обратному – к любованию грязью, феномену самому по себе противоестественному, который вряд ли можно было бы объяснить нормальным образом, если бы у людей не стояло за этим тайного очарования душой.

Не может быть никаких сомнений в том, что с начала XIX столетия, памятного века Французской революции, душевное постепенно и с постоянно возраставшей силой притяжения выдвигалось на передний план коллективного сознания. Символический акт возведения на престол Deesse Raison[128], по-видимому, означает для западноевропейского мира нечто сходное с вырубкой дубов Вотана христианскими миссионерами, ведь и там, и здесь молния возмездия не покарала богохульников.

Пожалуй, это не просто шутка мировой истории, что именно в то время и именно француз, Анкетиль дю Перрон, путешествовал по Индии и в начале XIX в. возвратился оттуда с переводом «Упнек хат», сборника из пятидесяти «Упанишад», который впервые дал возможность Западной Европе глубже ознакомиться с загадочным духом Востока. Для историка, наверное, это всего лишь случайность, оторвавшаяся от исторической причинно-следственной связи. Однако мое предубеждение врача решительно не позволяет мне усматривать здесь случайность, ведь все произошло по психологическому правилу, имеющему в индивидуальной жизни непогрешимую законную силу: все важное, что обесценено в сознании и поэтому гибнет, компенсируется в бессознательном. Это происходит согласно принципу сохранения энергии, поскольку наши психические процессы тоже являются энергетическими. Ни одна психическая величина не может исчезнуть, не возместившись каким-нибудь эквивалентом. В этом состоит фундаментальное эвристическое правило повседневной психотерапевтической практики, никогда не отказывающее и всегда подтверждающееся. Врач во мне противится рассматривать душевную жизнь народа вне этого психологического принципа. Для него душа народа – это всего лишь несколько более комплексное образование по сравнению с душой индивида. А впрочем, разве не говорит поэт, наоборот, о «народах» своей души? И как мне кажется, весьма справедливо. Ведь что-то в нашей душе не от индивида, а от народа, сообщества и даже всего человечества. В чем-то мы являемся частью одной-единственной души, одного-единственного «великого человека», если говорить словами Сведенборга.

И подобно тому как во мне, отдельном человеке, темное взывает к готовому прийти на помощь светлому, то же самое происходит и в душевной жизни народа. Темная, безымянная толпа людей, сея разрушения, стекавшаяся к Нотр-Даму, распоряжалась также и отдельным человеком: она-то и поразила Анкетиля дю Перрона, спровоцировав в нем ответ, ставший всемирно-историческим. От него берут начало Шопенгауэр и Ницше, от него же исходит по-прежнему необозримое духовное влияние Востока. Поостережемся недооценивать это влияние! Хотя оно почти не заметно на интеллектуальной поверхности Европы – несколько профессоров философии, несколько человек, увлекающихся буддизмом, несколько мрачных знаменитостей вроде мадам Блаватской и Анни Безант с ее Кришнамурти. Как будто это лишь отдельные островки, возвышающиеся над морем толпы, но в действительности это вершины огромных горных цепей душевной подпочвы. Образованный обыватель еще совсем недавно полагал: с астрологией давно уже покончено и над нею можно только посмеяться, но сегодня она, поднявшись снизу, стоит прямо перед воротами университетов, из которых была изгнана лет триста тому назад. То же самое касается идей Востока, они захватывают массу снизу и постепенно прорастают на поверхность. Откуда взялись пять или шесть миллионов швейцарских франков для антропософского храма в Дорнахе? Уж точно это не дар одиночки. К сожалению, пока еще нет статистики, которая точно установила бы, сколько на свете явных и скрытых теософов. Несомненно одно, что их число достигает многих миллионов. К ним можно добавить еще несколько миллионов спиритов христианского и теософского толка.