Все повернулись к Жене, безмятежно сидевшей в своем углу и напополам с Сашей приканчивавшей пачку «Авиатора». Перехватив взгляд Ольги, она сказала:

– Лялечка, ты не волнуйся, мы вам с Тамамой оставили по печенюшке. И тете Фае тоже. Сейчас скушаете или дома?

– Да ты моя ж лапонька! – умилилась Фаина Ивановна, а Гошка вскричал:

– Женька, ты нам зубы не заговаривай! Лучше расскажи, как веревку опускала!

Женя глянула на него, зевнула и спросила:

– Какую веревку?

– Вон ту! – крикнул Гошка, ткнув в ту сторону пальцем.

Повернулся – и замер с разинутым ртом.

Взрослые дружно посмотрели на веревку и обнаружили, что она натянута туго-натуго, как струна, на прежней высоте.

Все недоумевающе переглянулись – и вдруг, словно мигом позабыв о случившемся, заторопились уходить. Да и в самом деле, многие жили довольно далеко и надо было успеть добраться домой до наступления комендантского часа.

О странностях с веревкой все почему-то мгновенно забыли. Даже Гошка успокоился: срезал серые булочки и разделил их между своими, Петуховыми.

Дед Мороз, порядком взопревший в своей бороде, торопливо раздал подарки, детей одели – и праздник кончился.

Ольга с Фаиной Ивановной, хоть жили и не очень близко, но все-таки ближе всех, задержались – убраться. Подмести пол, разнести по кабинетам стулья, отвязать и смотать веревку, на которой иногда сушили во дворе наспех выстиранное казенное белье, а сегодня развешивали подарки.

Тут обнаружилось, что веревка настолько крепко привязана к двум гвоздям, вбитым в противоположные стены коридора, что развязать узлы невозможно. Вот постаралась Петухова!

Ольга сбила палец до крови и решила взять ножницы.

– Погодите, Оленька, – шепнула Фаина Ивановна. – Вон туда станьте, за угол, чтобы вас видно не было. И посмотрите, что будет.

Ольга растерянно моргнула, но послушалась.

– Женечка, ласточка моя, – ласково позвала Фаина Ивановна, – помоги веревку развязать, будь хорошей девочкой.

Женя и Саша в это время, наслаждаясь свободой и простором, играли около елки, которую решили оставить в коридоре до завтрашнего дня.

Женя повернула голову, посмотрела на веревку с откровенной досадой на то, что ей помешали, и снова вернулась к игре.

В это мгновение что-то шумно упало на пол.

Ольга глянула…

Это была веревка, которая загадочным образом свалилась с гвоздей.

Женя и Саша самозабвенно носились вокруг елки. Фаина Ивановна, опасливо на них оглянувшись, подошла к Ольге и еле слышно пробормотала:

– Это правда, что Женечка веревку опустила, вот как Бог свят, я сама видела! Она сидела в углу, смотрела на веревку и голову все ниже, ниже опускала… ну, веревка и провисла. Но это не все! Когда пошли Петуховы, Женя все время головой качала, чтобы, значит, маленькие веревочки с этими булочками раскачивались и их невозможно было отрезать!

– Господи, Фаина Ивановна, – раздраженно буркнула Ольга, – что вы такое говорите? Ну ладно, Гошка – он от злости на Женю наговорил, а вы чего выдумываете?!

– Выдумываю? – обиженно повторила Фаина Ивановна. – А как сейчас узлы сами развязались – это тоже я выдумываю?! Говорю вам, Женя это сделала сейчас и тогда делала.

– Женя, – не выдержала Ольга, – вот Фаина Ивановна говорит, что ты веревку опускала и подарки раскачивала. Это правда?

Женя выглянула из-за елки и весело сказала:

– Лялечка, ну что ты сердишься? Нам с Сашкой так хотелось печенья и яблока! И всем другим подарочков тоже хотелось, не только этим противным большим мальчишкам! Я только немножечко веревочку опустила, а потом снова подняла… Не сердись!

И она скрылась за елкой, а Фаина Ивановна и Ольга, переглянувшись, продолжили заниматься уборкой, чувствуя непонятный озноб, но был ли это озноб страха или просто-напросто озябли в просторном пустом коридоре, сказать они не могли.

Словно сговорившись, ни та, ни другая о случившемся больше ни разу не обмолвились, словно упрятав это в неприкосновенных тайниках памяти, заглядывать в которые было боязно, а может быть, даже опасно, однако сейчас Фаина Ивановна напомнила об этой истории, и Ольга ощутила такой же озноб, как тем декабрьским вечером, хотя на дворе уже стоял удивительно теплый апрель.

А Фаина Ивановна не унималась:

– Олечка, вы не замечали, что они, Женя с Сашей, необыкновенно похожи? У них и бровки одинаково поднимаются, домиками, и смотрят они одинаково, и улыбаются тоже! Это просто что-то удивительное! А их голоса?! Не отличить! А когда они одно и то же делают или хором говорят?! Олечка, я ничего не хочу сказать, но… вы точно знаете, что Саша…

Фаина Ивановна опасливо оглянулась на лестницу, ведущую наверх, и прошептала:

– Вы точно знаете, что Саша – родной сын Тамары Константиновны?

– В каком смысле? – тупо спросила Ольга.

– В каком, в каком, да в самом обыкновенном! – громким шепотом воскликнула Фаина Ивановна. – Олечка, вы извините, нет, я не спрашиваю, как к вам Женечка попала, это совершенно не мое дело, но… но вы, случайно, не помните, у этих людей, у ее родителей, была только одна дочка? Может быть, у них еще и сыночек остался? Может, у них двойняшки были?

Ольга, слишком потрясенная этим вопросом, чтобы пытаться притворяться, уставилась на Фаину Ивановну, но видела не ее. Перед глазами возникла та же картина, которая преследовала Ольгу уже который год.

Обочина Страстного бульвара, на траве распростерты двое неподвижных людей: мужчина и женщина. Поблескивает кровь, змеится распустившаяся коса… В стороне от убитых лежат два свертка в серых одеяльцах. Розовая лента, голубая лента…

Навстречу Ольге быстро идет высокий молодой мужчина. Они обмениваются беглыми равнодушными взглядами и расходятся, унося в разные стороны серые свертки. Ольгин перевязан розовой лентой, а тот, который уносит мужчина, – голубой.

Розовая лента – девочка. Голубая – мальчик.

– Господи… – шепнула Ольга, чувствуя, как у нее холодеют губы и снова начинает ломить виски – на сей раз от догадки, которая вдруг пронзает голову. – Господи…

Она вскочила, уронив табурет, и кинулась к лестнице, ведущей на второй этаж.

Нужно было срочно увидеть Тамару!

Однако та уже спускалась навстречу.

Взглянула на Ольгу, на ее побелевшее лицо и насторожилась;

– Что произошло? Что такое?

– Томочка, – быстро сказала Ольга, и восхитительные брови Тамары изумленно взлетели: она за минувшие пять месяцев, таких тяжелых, таких порой невыносимых, уже отвыкла от этого имени, отвыкла от ласки в голосе подруги, от доверия и беспокойства в ее глазах. – Томочка, скажи, у тебя есть фотография Виктора?