«Всякий раз, когда соотношение того, что известно, к тому, что должно быть известно, близится к нулю, – писал Розенхан, – мы склонны изобретать “знание” и предполагать, что понимаем больше, чем на самом деле. Кажется, мы не способны признать, что мы ничего не знаем».

В отличие от Розенхана я не хочу «изобретать знания» там, где их не хватает. Правда в том, что мне известно очень мало. Я знаю, что Дэвид Розенхан частично преувеличил и сфабриковал свою работу, результаты которой поднялись на один из самых высоких научных пьедесталов. Я знаю, что недостатки в работе Розенхана повлияли на Роберта Спитцера и создание DSM. Я знаю, что исследование повлияло, в том числе, и на закрытие психиатрических больниц. Я знаю, что опыт по крайней мере одного псевдопациента соответствовал выводам Розенхана, и я знаю, что еще один им не соответствовал. Я не знаю, почему он так и не закончил свою книгу, почему он больше ни разу не поднимал эту тему и что он думал по поводу своей работы. Я могу предположить, но не могу знать наверняка.

Я не знаю, что случилось с остальными шестью псевдопациентами и существовали ли они вообще. Признаюсь, я до сих пор представляю, как кто-нибудь из них откроется мне. Быть может, однажды, идя по улице, я почувствую, что кто-то слегка консулся моего плеча, и, обернувшись, увижу его. Потому что в конце концов я верю, что он показал что-то настоящее. Хоть факты в статье Розенхана преувеличены и даже недобросовестны, они все же коснулись неуловимой правды – роли контекста в медицине; отказа от взгляда на психические расстройства как менее значимые, чем физические заболевания; деперсонализации, ощущаемой психически больными «иными»; ограниченности нашего диагностического языка. Сообщения оказались достойными, но, увы, не их посланник.

Когда я раскопала все, что могла найти, я встретилась с Ли Россом, стэнфордским психологом, познакомившим меня с Розенханом и Флоренс, моей переводчицей Розенхана, – двумя ныне живыми людьми, умственно близкими к нему и ответственными за мою одержимость им, – чтобы поделиться своими открытиями. Ли с трудом сдерживался, узнав, что Розенхан мог сфабриковать свою работу. Мы сидели в его гостиной и перебирали аргументы. Флоренс поделилась своим мнением: «Сначала я была удивлена предположением Сюзанны, но не вижу в этом ничего предосудительного, – сказала она. – Знаю, что не так стоит, что это наука, но, зная Дэвида, скажу, что он всегда любил проказничать».

Флоренс видела те же бумаги Розенхана, что и я, и не сомневается, что он выдумал большую часть своей статьи, но она более снисходительна к вольностям, которые он себе позволял. Флоренс сравнила его с писателем, пишущим роман. Она видела в нем не злодея, ведь она любила этого человека, а скорее негодяя, успешно обдурившего мир, или, как она выразилась, новоявленного Тиля Уленшпигеля, проказника из немецких сказок, который «подшучивает над своими современниками, выставляя напоказ их вездесущие пороки: жадность и безрассудство, лицемерие и глупость».

«Думая о Дэвиде и обо всем этом, я вспоминаю блеск в его глазах, – сказала Флоренс. – Он бы наверняка сказал: “Ну, раз уж я закончил это исследование, оно будет именно таким, как я написал”».

Признание Флоренс в вероятности того, что работа Розенхана может быть не до конца достоверна, заставило открыться и Ли. «В изучении работы и жизни Дэвида есть одна странная деталь, – добавил Ли Росс. – Создается впечатление, что невозможно прийти к определенному выводу. Факты не всегда соответствуют друг другу. И я думаю, он… Только поймите меня правильно. Он как бы проживал несколько жизней. Хочу сказать, что в зависимости от обстановки он мог быть другим человеком». Я не смогла не улыбнуться – ведь это был один из выводов работы Розенхана – мы никогда не бываем исключительно кем-то одним, и сумасшедшие люди не всегда безумны, а здоровые не всегда рациональны. Ли продолжал: «Я был бы удивлен, не то чтобы не поверил, но очень удивлен и очень расстроен, узнав, [что он лгал]. Это заставило бы меня еще больше думать, что Дэвид боролся за место под солнцем».

Я задумалась: неужели он боролся не за место под солнцем, а против него?

Розенхан с его блеском и странными деталями сумел раскрыть правду (даже если эта правда и включала в себя откровенные вымыслы) и создал нечто, что мы обсуждаем, позорим, чествуем и изучаем почти полвека спустя. Возможно, люди поверили во что-то, «доказанное» исследованием, и, к добру ли, к худу ли, этого оказалось достаточно, чтобы все изменить. Может быть, прав был шеф Бромден из «Пролетая над гнездом кукушки»: «Все – правда, даже если этого не случилось».

Похороны Розенхана не были многолюдными. Ни одна национальная газета не писала о его кончине. Скромное прощание частично связано с тем, что вокруг него разлилось горе. Череда трагедий обрушилась на стареющего профессора с такой бессмысленной жестокостью, которую можно сравнить только с Иовом. Все началось с гибели его дочери Нины в автокатастрофе в 1996 году, следом смертельный диагноз Молли – рак легких, потом первый приступ Розенхана – небольшая транзиторная ишемическая атака, которая, скорее всего, осталась бы незамеченной, если бы он не настоял на обследовании. Флоренс заметила небольшую перемену в своем друге после первого удара судьбы. Его ловкий ум смог это скрыть, но в нем возникло некое новое сомнение, секунды промедления, которых раньше не было. Молли умерла в своей постели в 2000 году, и примерно в это же время Розенхан перенес обширный инсульт, от которого так и не оправился. Инсульт и другие болезни, обрушившиеся на Розенхана, так повредили голосовые связки, что его баритон растворился в тишине. Человек, который каждый день проходил по несколько километров вокруг стэнфордской радиоантенны, преподаватель, способный обратить внимание на студентов, теплый и дружелюбный рассказчик закрылся в собственной раковине. Он больше не мог ходить и переехал в дом престарелых. Его часто навещали верные приверженцы, включая подругу и опекуна Линду Курц, сын Джека и Флоренс. Все остальные забыли о Розенхане. Когда я общалась с его бывшими друзьями и коллегами, многие из которых годами посещали вечеринки в его доме, они спрашивали, как он себя чувствует, потому что ничего не слышали о его смерти.

«Он как бы проживал несколько жизней. В зависимости от обстановки он мог быть другим человеком».

На его похоронах близкий друг Розенхана Ли Шульман, который много часов изучал с ним на уроках Талмуд, произнес речь, которая идеально описывает Розенхана:

– Слава Дэвида стоит на многих достижениях, но одно из них светит ярко, как мощный маяк. Его статья в журнале «Science», «Психически здоровые на