Все мамлюки, находившиеся там, всадники и пешие, были убиты; а наши люди, все братья и рыцари, заехали настолько вперед между палатками, что их лошади запутались ногами в веревках шатров и споткнулись, и тогда мамлюки их перебили; и таким образом мы потеряли той ночью восемнадцать всадников, братьев ордена Храма и рыцарей-мирян, но захватили много мамлюкских щитов больших и маленьких, и трубы и литавры.

От луны было светло, как днем, и Ал аль-Караб, эмир Флорентина, охранявший этот сектор фронта, собрал две тысячи всадников, перед которыми небольшому отряду из трехсот воинов, окружавшему Сенешаля ордена Храма, пришлось отступить. Вылазки, которые предлагалось осуществить через другие ворота города, не состоялись, так как мамлюки были предупреждены и подготовились к защите.

Другая атака, – на сей раз безлунной ночью, – удалась ничуть не лучше, мамлюки были уведомлены и устроили такое освещение сигнальными огнями, что казалось, у них был день, и атаковали столь сильно наших людей стрелами, что казалось, будто пошел дождь.

На следующее утро мамлюки затрубили в трубы, забили в барабаны и подступили к замку со всех сторон. Особенно большое их число собралось возле «Слона», туда перевезли все камнеметательные машины и принялись бросать огромные глыбы, целясь в одно место. Камни были такой величины, что два человека не сдвинут с места, и они со страшным шумом и грохотом разбивались о кладку башни.

Так продолжалось до полудня, мамлюки стояли, ожидая, когда башня рухнет, а арбалетчики через амбразуры осыпали их стрелами, и метательные машины рыцарей, называемые «кошками» потому, что лапа, в которую вкладывался снаряд для метания, походила на кошачью, метали на мамлюков жбаны с пылающей смолой.

Простояв так до второй половины дня, мамлюки поняли, что башня не упадет и, сильно обескураженные, начали отступление, а тамплиеры, завидев отступающего врага, принялись во всю орать и вопить, и взобрались на зубцы башни и начали снимать с себя доспехи и показывать мамлюкам голые задницы. А монсеньер Сенешаль сильно разгневался на недостойное поведение и приказал найти беспутников и примерно наказать, но посланные сержанты-исполнители не смогли их отыскать, а задержанные свидетели отпирались, отказываясь назвать имена, ссылаясь на великое возбуждение и плохую память.

Но в общем Ибетлин находился в тяжелом положении, ибо, как я сказал, пояс укреплений был подкопан и рухнул. Монсеньер Сенешаль принял единственно возможное решение – начать переговоры с эмиром. Эмир предложил оставить христианам жизнь и добро в обмен на сдачу замка; посланцы отвергли его предложение, «ибо люди из-за моря (Запада) посчитают нас предателями». И осада возобновилась.

Мамлюки переместили все камнеметы к Яффской башне и начали осыпать ее валунами, одновременно ведя под нее подкопы. Башня, построенная в Юстинианском стиле, больше походила на храм, ее заполненная светом продольная базилика поражала красотой, но не отличалась прочностью. Шестнадцатого мая фасад башни под действием подкопов и камнеметательных машин рухнул; мамлюки заполнили обвалы мешками с песком, чтобы соорудить из них дамбу, преодолели водяные рвы и захватили остатки башни. Осажденные пытались преградить им вход в крепость «черепахой» – деревянным сооружением, покрытым кожей, на которое поднимались лучники и воины.

А когда настала пятница, до зари громко затрубила большая труба, и при звуках трубы, имевшей голос преужасный и очень сильный, мамлюки напали на Ибетлин со всех сторон. И первое место, куда они ворвались, была Яффская башня.

Они прибывали – пешие и без числа; и, прежде всего, приходили те, кто бросал греческий огонь, а потом шли те, кто стрелял простыми стрелами, и наши люди, в страхе и с большими потерями покинули «черепаху».

Мамлюки находились тогда на ограниченном пространстве третьего двора между Яффской башней и воротами, ведущими во второй двор. Сенешаль ордена Храма, едва услыхав о падении башни и прорыве мамлюков в третий двор, взял тридцать или сорок братьев на лошадях, и свою свиту и некоторых рыцарей из Кипра, и пеших сержантов, и бросился в контратаку. Сразу за воротами второго двора они обнаружили мамлюков, идущих пешком. И шли они такими густыми рядами, что Сенешалю и его спутникам показалось, будто перед ними каменная стена, и те, кто бросал греческий огонь, бросали его часто и густо. Стоял сильный дым, и с большим трудом было видно; а лучники густо стреляли сквозь дым оперенными стрелами, которые очень болезненно ранили наших людей и лошадей. И когда мамлюки ненадолго останавливались, то поднимали свои щиты, а когда их атаковали сверху, со стены второго двора, то они также поднимали свои щиты и останавливались; и постоянно не прекращали трудиться те, кто бросал огонь и посылал стрелы; и продлилась борьба и битва врукопашную до терции.

Именно в этот час был ранен монсеньер Сенешаль ордена Храма: его случайно настигла стрела, когда Сенешаль поднимал свою левую руку, и на ней не было щита, только дротик в правой руке, и стрела сия ударила ему подмышку, и тростник вошел в его тело. Сенешаль вооружился наспех и носил только легкие латы, соединения которых не закрывали боков.

И когда он почуял, что ранен смертельно, то стал уходить, а люди подумали, будто он уходит добровольно, дабы спасти себя и свое знамя, и вся свита последовала за ним. И поскольку он отходил, добрых двадцать рыцарей подошли к нему и сказали:

– Ах, Бога ради, сир, не уходите, ибо замок скоро будет потерян!

И он ответил им громко:

– Сеньоры, я не могу, ибо я мертв, – видите удар?

И тогда все увидели погруженную в его тело стрелу. И при этих словах Сенешаль уронил дротик на землю, поник головой и стал падать с лошади, но его свита спрыгнула на землю со своих коней и поддержала его, и сняла с коня, и положила на брошенный щит, который они там нашли, и который был очень большой и длинный.

Слуги унесли его во второй двор, а оттуда в цитадель и доставили в покои на втором ярусе «Слона». Здесь они сняли с него доспехи, разрезав ремни на плечах.

И целый день он лежал в «Слоне», не разговаривая, за исключением одного слова, когда он услышал шум людей, бежавших от смерти, и спросил, что это; и ему сказали – идет бой; и с тех пор не разговаривал и отдал Богу душу. И благоволил ему Бог, ибо от его смерти был великий ущерб.

В то время как Сенешаль Ордена Нивелон Суассонский умирал, крепость погибала в жестокой резне. Ремесленники, торговцы, их жены, и прочий мелкий люд бежали по улицам с детьми на руках, плачущие и растерянные, и не знали, куда спрятаться, дабы спастись от смерти. Когда им встречались мамлюки, один хватал мать, другой ребенка, и тащили в разные стороны, и разлучали их друг с другом и одну из женщин увели, а вырывающийся ребенок был брошен на землю, и лошади затоптали его, и он умер. И были такие дамы, которые были в тягости, и их так сдавили в толпе, что они умирали на ногах, и существо в их теле тоже. В честь победы мамлюки зажгли огни на машинах и на постах, и казалось, будто этим пламенем освещена вся Святая Земля.

В цитадели замка Маршал Пьер де Орот принял командование; там укрылось больше десяти тысяч человек. Цитадель продержалась одиннадцать дней, пока эмир, отчаявшись уничтожить ее силой, предложил защитникам условия сдачи. Пьер де Орот, приняв условия, ошибся, доверившись эмиру. Он передал сопровождавшим победителям своих, еще крепких, рыцарей, оставив в цитадели только раненых.