Лес полон звуков: скрипят деревья, шумят кроны под порывами ветра, изредка слышен треск ломающейся ветки, кто-то ухает, может зверь, может птица, словом – настоящий концерт, не хуже органного. Только надо посидеть и прислушаться, довериться тишине, тогда она потихоньку откроет тайную дверцу и разрешит войти.

Лишь к середине зимы у меня завязалось какое-то подобие знакомства с молодой учительницей физики – Вилией. Она закончила университет два или три года назад и, успев набраться учительского опыта, охотно делилась со мной искусством лавирования между многочисленными бюрократическими закорючками. На переменах мы часто курили вместе: я болгарскую «Стюардессу», а Вилия только каунасский «Каститис». Непонятно, где она его доставала – весь Вильнюс курил эти сигареты, но в продаже они не водились.

– Места надо знать, – улыбнулась Вилия на мой откровенный вопрос. – Ты ведь не родилась в нашем городе, не прожила в нем свою жизнь, нет?

Говорила она на довольно правильном русском, но с очень милым певучим акцентом, вместо «а» произнося звук больше похожий на «яа».

– Пожяалуйста, уважяаемая Таньяа, пожяалей мои уши.

Ей казалось, будто я слишком громко говорю.

Русский в Вильнюсе был совсем другой, чем в Тарту, и совсем-совсем иной, чем в Одессе. В нем не хватало напора, дыхания, страсти: он больше походил на пиджак языка, еще хранящий форму и стать хозяина, но уже отделившийся от живой плоти.

Несколько раз после занятий я заходила к Вилии. Жила она недалеко от школы, в большом солидном доме рядом с центральной библиотекой и зданием Верховного совета. Мы пили кофе, говорили о Чюрленисе, Красаускасе. Андрэ, муж Вилии, высокий флегматичный красавец, тоже был художником, его картины висели во всех комнатах, но мне они не нравились, за исключением нескольких, посвященных старым уголкам Вильнюса. На холсты Андрэ приклеил части разобранных часов – шестеренки, циферблаты, корпуса; вперемежку с выписанными маслом башнями костелов получился забавный коллаж.

Большую часть дня Андрэ проводил в своей мастерской, где-то на Ужупис, и Вилия всегда была свободна. Возможно, эта чрезмерная свобода и сыграла роковую роль в ее дальнейшей судьбе.

Однажды Вилия спросила:

– Хочешь поучаствовать в интересной встрече?

Я сразу согласилась, не особенно уточняя, о чем идет речь. Сидеть дома по вечерам надоело, а гулять по влажному снегу не хотелось: дневное солнце сменяли ночные заморозки, лед на улицах то стаивал, превращаясь в грязные лужицы, то снова замерзал; дворники посыпали улицы солью, чтоб не скользили подошвы, и мои единственные зимние сапоги после каждой прогулки покрывались белыми пятнами, похожими на лишаи.

– Это очень интересный человек, – Вилия многозначительно подняла вверх указательный палец. – Учитель.

– Какой предмет он ведет? – уточнила я, уже сожалея о поспешно данном согласии. – В школе или в университете?

– Ну тебя, – фыркнула Вилия, – он духовный Учитель.

– Ксендз?

– Нет, он не принадлежит ни к какой конфессии, он вообще театральный режиссер. Сам создал свою духовную Школу, в Вильнюсе у него есть целая группа учеников. Мы решили расширить круг, и приглашаем новых людей. Подходящих, разумеется, – выразительно произнесла Вилия, давая понять, что я отношусь к подходящим, а она сама – к ученикам. – Игорь будет рассказывать о принципах Школы.

– Игорь, это кто?

– Игорь – это Учитель.

Встреча обещала быть занятной. На третьем курсе я увлеклась восточными мистическими учениями и прочитала кучу легальных и нелегальных томов о суфиях, бледно перепечатанные под копирку фолианты тантра и агни-йоги, ознакомилась с учением Рериха, сочинениями Блаватской, трудами Успенского, брошюрками Гурджиева, проповедями Раджниша, ричард-баховской «Чайкой», «Третьим глазом» Лобсанга Рампы и еще грудой книг, чьи названия и имена авторов уже не помню.

Мой любимый поэт Рудаки, многие притчи которого я с детства знала наизусть, оказался суфием, а притчи – иллюстрациями к главам не переведенного советской властью философского трактата. Вначале мне страшно захотелось испить воды из колодца тайной мудрости, и я начала даже планировать поездку в Среднюю Азию, но потом, сообразив, что речь во всех суфийских историях идет исключительно о мужчинах, изменила намерения и планы.

Перелистав прочитанные книжки и примерив на себя разные духовные учения, я не нашла ничего подходящего и потихоньку вернулась к обычным студенческим заботам. Возможно, окажись тогда на моем пути наставник, жизнь сложилась бы по-другому, но его не оказалось. Встреча с духовным Учителем обещала многое. Во всяком случае, нечто новое. Увидев мое оживление, Вилия чуть торжественно заявила.

– Наверное, ты наша, иначе бы не разволновалась. Это хороший знак.

Через два дня я приехала в большой частный дом на Антакальнисе, Вилия подробно описала, как до него добраться, подчеркнув, что найти дом я должна самостоятельно. Видимо, в поиске крылась проверка, но тогда зачем она столь детально объяснила дорогу?

В большой комнате горел камин, на ковре, скрестив по-турецки ноги, сидело человек тридцать, образуя полукруг. Место в центре полукруга занимал плотный мужчина, с редковатой, начинающей седеть бородой. Повадками и внешностью он напоминал председателя колхоза на собрании сельсовета.

– Таня, – представила меня Вилия – Игорь, я тебе о ней рассказывала.

– Заходи, красна девица, – полупропел Игорь, – усаживайся. За вход денег не берем, только за выход.

Все заулыбались, но шутка, как выяснилось спустя несколько месяцев, вовсе не была шуткой: меня предупредили с самого начала, но я, наивная дурочка, пропустила предупреждение мимо ушей.

Я уселась на ковер возле Вилии и Андрэ. Минут пятнадцать ничего не происходило, все сидели молча, с сосредоточенными лицами, словно прислушиваясь. Потом выяснилось, что они делали упражнение по набору энергии, дабы небесная Школа помогла разобраться в словах Учителя. В общем, паузу Игорь выдержал в полном соответствии с правилами театрального искусства. Внезапно в камине треснуло полено, осыпав красные кирпичи очага снопом искр.

– Вот и знак, – со значением произнес Игорь. – Начинаем.

Мне это показалось странным, неужели для начала лекции нужен какой-то особый знак. В прочитанных когда-то книгах много говорилось о приметах и знаках, но лишь в контексте принятия судьбоносных решений. Ближе познакомившись с компанией учеников Игоря, мне пришлось наблюдать и более диковинные вещи: люди отменяли поездки, переносили встречи, часами не ходили в туалет, удерживаясь из последних сил, и все из-за отсутствия знака. Каждому движению должен был соответствовать предваряющий посыл, сигнал от Школы: ожидание, доведенное почти до абсурда.

Под состояние перманентной напряженности Игорь подвел базу: любимым чтением в кругу его учеников была пьеса «Ожидание Годо». Ей приписывалось достижение абсолютной экзистенции, полного проникновения в тайну Школы.