— Мамочка, я чувствую себя такой счастливой! Ты себе не представляешь, как нам хорошо вместе! Мне никогда в жизни ещё не было так хорошо. Мы понимаем друг друга с полувздоха, мы говорим на одном языке! С ним так интересно, тебе тоже будет интересно, вот увидишь... Он так много знает, всё на свете читал...

— А откуда у него деньги? — ровным голосом спрашивала мама.

— Деньги? Он заработал, — немного терялась я от подобного «прокурорского» вопроса. — Он издатель, выпускает учебники, детские книги, другие...

— М-да, ну в наше время в нашей стране честно столько заработать... это как-то... — тянула мама.

— Сколько — столько? — недоумевала я.

— Ну вот... слёту квартиру купил, в Париж вы ездили, Алиса говорит — квартира у вас с евроремонтом...

— Ма, не надо так, — она делала мне больно, — не говори таких вещей про него... Он — честный человек, очень порядочный и, поверь, не нуждается в оправдании заработанных своим трудом денег...

— Да я и не требую никаких оправданий, — поспешно уверяла мама. — Ты хотела богатенького, ты его урвала...

...Здесь я не могу не сделать паузу в рассказе, ибо нельзя не сказать об удивительных нестыковках в головах моих родителей. Эти люди буквально преклонялись перед такими персонажами как Березовский, Ходорковский, Гусинский и иже с ними. Они всегда отзывались об этих людях с уважением и даже почтением, называли «гениальными менеджерами», «талантливыми предпринимателями», «людьми цивилизованного мира», «надеждами России». Но если человек не имел таких миллиардов, как эти господа, если не лез в политику и не заявлял о себе громко, а просто тихо делал своё дело и зарабатывал приличные деньги, то такой бизнесмен отчего-то ассоциировался у них, по-видимому, либо с бандитом, либо с гнусным мелким лавочником, воришкой, пройдохой, торгашом и обманщиком. То есть с их точки зрения, Женя был достаточно «богатеньким», чтобы его презирать, подозревать во всех тяжких грехах и отделять от «духовных» людей, но недостаточно «богатеньким», чтобы простить ему все грехи и повесить его портрет рядом с портретами Солженицына и Сахарова. Такая вот «загогулина», как выражался их любимый президент...

— Мама! — кричала я. — Как ты можешь?

— Я могу, — как бы тяжко вздыхала мама. — Потому что я этого не понимаю...

— Чего ты не понимаешь!? — не надо было мне кричать, ох, не надо! Но обида, жестокая обида билась в моей душе, делая очень-очень больно вполне конкретным органам тела — сердцу, печени, животу... И ещё подстёгивало чувство несправедливости всех этих слов, ощущение ужасного непонимания меня, моих чувств самыми близкими и родными людьми — это просто душило, давило на горло, заставляло кровь дико биться в голове и шуметь в ушах Ниагарой.

— Не понимаю, — продолжала мама, — как можно было так вот запросто оставить чудесного Шурика? Как можно было вот так по Интернету найти какого-то мужика с деньгами и уйти к нему, разбив семью?

— Ма, я не любила Шурика давно, я ж пыталась тебе объяснить... Не было уже семьи. Мужика я не искала, я просто спасалась... Мама! Это же целая история, история моей боли! Ты бы хоть поинтересовалась... Это он, Женя, нашёл меня, и это счастье моей жизни. Пойми же ты...

— Не знаю, не знаю... Я, конечно, рада за тебя, наслаждайся своим счастьем, но... — и вот тут мама бухнула то главное, что, видимо, она и хотела мне сообщить всё это время, — НАМ С ОТЦОМ ТЫ НАВСЕГДА ИСПОРТИЛА ЖИЗНЬ.

Я обмерла. Опять слова, после которых... Как же мне жить теперь? Как наслаждаться любовью?

— Чем? Скажи — чем? — я чуть не плакала. — Как я могла своим счастьем испортить вам жизнь? Если бы я осталась с Шуриком, вы были бы счастливы? Счастливы мои несчастьем?

Она не ответила на этот вопрос, быстро и ловко свела всё к её большому страданию из-за Шурика. То есть умело ударила меня в другое больное место — в моё чувство вины. Так что тот разговор тоже кончился ничем, за исключением... За исключением родившейся в результате него новой для меня мысли: моё счастье, моя радость отнюдь не являются голубой мечтой моей матери. Ей нужно, чтобы было так, как нужно ей, а не то, что необходимо для счастья дочери. И это понимание заставило меня страдать опять и снова на старый лад: я — не соответствую маминым чаяниям, я делаю всё время что-то не то. Я — неправильная, нелепая, лишняя, ненужная. Я зря появилась на свет...

Так и шёл день за днём в этом состоянии неопределённости — между счастьем и грустью, негой и тревогой, ощущением полноты жизни и страшным чувством вины... А я, повинуясь этому раздраю, то смеялась, то плакала, то печально пялилась в окно, то танцевала с Женей под нашу любимую музыку... Чувства и мысли противоположной направленности буквально раздирали мою голову на части. Я мечтала, чтобы Шурик перестал страдать и нашёл себе какую-нибудь женщину; чтобы родители познакомились с Женей и подружились; чтобы все были в отличных отношениях, и всем было хорошо. Только тогда я буду полностью счастлива...

Женя меня понимал. По крайней мере, он не обижался на мою грусть и жалел меня. Ангельское у него терпение оказалось, однако! Каждый день он повторял: «Ну, приглашай родителей, в любой день, в любое время! Пусть приедут к нам, хочешь, я заеду за ними на машине?»

— И даже после всех их слов ты готов... дружить с ними?

— Котик, они — твои родители. Мне всё равно, как они ко мне относятся, скажу тебе честно. Но ради тебя, ради твоего спокойствия и счастья я буду белым, пушистым, лояльным и корректным. Считай, что я не помню, что успела наговорить твоя мама. Меня намного больше волнует их отношение к тебе. Вот этого я ни понять, ни принять не могу... Но я это скрою, не беспокойся!

Ночью накануне приезда родителей к нам в гости я почти не спала — нервничала. По правде говоря, я была абсолютно уверена, что Женя не может не понравиться маме и папе: они же всегда страх как ценили в людях интеллигентность, образованность, высокую культуру... Кроме того, они увидят, как я счастлива с ним и, конечно же, уже за это полюбят его. Наивная я, очень глупая женщина!

Женя приготовил потрясающий обед! Он у меня вообще дока и по этой части: и любит, и умеет готовить. Я рядом с ним жалкий ремесленник, а он — художник. Накрыв на стол, мы поехали за родителями. Сказать откровенно, меня колотило от волнения...

Мама окинула нашу квартиру весьма презрительным взглядом и выдала почти с порога:

— Так... Книг в этом доме нет.

Меня перекрючило, а Женя, как я заметила, с трудом сдержал смех.

— Да, такие мы некультурные совсем, — сквозь улыбку произнёс он. — Вы же знаете, я не читатель, я издатель.

— Мам, в Жениной квартире, где его мама живёт, огромная библиотека, — я чувствовала лёгкое раздражение и тревогу, так как ощущала мамин недоброжелательный настрой.

Потом был какой-то натянутый разговор за столом. Мама не меняла выражения лица, так оно у неё и оставалось во всё время разговора — слегка презрительно-насмешливым. Женя был предупредителен и вежлив, хотя это ему давалось явно с трудом. Разговора я не помню, слишком волновалась, только потом Женя мне рассказал, что был удручён уровнем беседы: родители очень много говорили о зелёных человечках, «информационной воде» и прочей дребедени. Я-то привыкла, а вот ему было тяжело... А надо было сдерживаться. Тем более, что он тоже видел «оскал» моей матери. Папа? А что — папа? Папа, как всегда, в этой паре не имел никакого значения и своего лица тоже не имел. Всё решала и определяла мама.