Но старичок был не прав. Инженер Лешаков созрел.

Театральный подъезд украшала витрина. Стекло сверкало. Глянцево отсвечивали фотографии: сцены из спектаклей и портреты актеров. Гордо глядели герои-красавчики. Негодяи отводили взгляд в сторону, что-то таили. Растерянно возводили глаза к потолку истерзанные сомнениями персонажи-на-распутье.

Лешаков попробовал тоже. Из витрины глянула глупая морда. Он не был актер.

Милая дама привлекла внимание инженера. На нее надели новенький ватник и кирзовые сапоги, поставили среди фанерных елок. А она выглядела мягкой, доброй, усталой, словно бы задержалась, застыла на миг возле кресла, чтобы поправить абажур настольной лампы: в длинном халате, с чашечкой какао в руке, с дымящейся сигаретой на блюдце, — сейчас повернется, пригласит сесть поближе, и опустится в кресло сама.

Лешаков замер. Дама не оборачивалась. Ее (инженер вздрогнул) обнимал человек со знакомым лицом. Он выглядел много старше актера, которого знал инженер. Этот был почти старикан, папашка. Но не совсем: обнимал милую даму в кирзачах. И на нем были тоже надеты и смотрелись по-своему элегантно ватник и сапоги. Автомат с круглым магазином мужественно сжимала другая рука. Такие автоматы были в войну, вспомнил кино Лешаков, — назывались ППШ.

Эх, если он и в войну, решил инженер, тогда не он. Может, отец? Потомственные актеры, династия? Но сразу и рассмеялся — тут театр, игра, понарошку. И вгляделся опять: сильно похож, только очень уж старый. Или хороший актер.

Перевоплотился, смекнул инженер, по системе. Ведь есть же система, их учат.

Он прочитал под фотографией имена.

Взвизгнув пружиной, в тот момент отворилась дверь театра, и на улицу выпорхнула — инженер сразу узнал, заморгал глазами — она, веселая и легкая, опять не в халате, а в блузке не то из марли, не то из чего-то непотребно модного, в пробковых сандалиях на босу ногу, и заспешила. Но увидала, как заморгали глаза инженера, оглянулась смеясь. Он шагнул, почему-то ожидая обнаружить рядом старика с автоматом. Старика не оказалось. И Лешаков растерялся.

— Здрасьте, — выдавил он.

— Извините, — предупредила она, не оставляя ему пространства, чтобы представиться. — Вечера у меня заняты. Все.

Инженер рассмеялся. Довольно наивной ему показалась ее самонадеянность. Он взял себя в руки, опомнился.

— Простите, один вопрос?

— Пожалуйста.

Она остановилась, шагнув, — замерла на одной ноге, балансируя.

— Артист, — Лешаков ткнул в витрину. — Рядом с вами. На фотографии. Да, этот. Он старик, старый актер?

— Кто! Валечка! — она улыбнулась его неискушенности. — Никакой не старый. Он… — актриса оглядела Лешакова. — Он, примерно, как вы.

— Вот! — обрадовался инженер. — Смотрю и глазам не верю: он — не он?

— Вы знакомы?

— Да… Немного. Не виделись давно.

— Он сейчас в театре.

— В театре? — Лешаков слегка испугался. — Право, не знаю. Неловко беспокоить. Столько времени прошло.

— Что вы! — отводя сомнения, затараторила она. — Разыщите по телефону. Позвоните 28–17. Можно прямо из фойе, по служебному. Увидите, он обрадуется.

— Ах, — засмущался Лешаков, — чему радоваться.

— У него сложности. Целая драма. Он такой одинокий.

— Вы действительно так думаете? — откликнулся инженер. — Вы серьезно?

— Конечно. Обязательно, — говорила она. — Не сомневайтесь. Он обрадуется, — и уже вела инженера под руку к подъезду.

Дверь впустила Лешакова, он шагнул в глубину театрального вестибюля и в прохладном полумраке остался наедине с самим собой, своими сомнениями и звонким эхом насмешливого: «До свидания!».

Лешаков набрал номер и ждал у телефона, тихо трезвел, избавляясь от чар обаятельной актрисы. Уф, звезда!.. Валечка был занят, смотрел из зала репетицию. За ним послали. И Лешаков прислонился к холодной колонне, замер. Ухо щекотала мембрана. Он медленно успокаивался. Мысли настраивались на ровный, летний, легкий лад: мол, бродил, воскресенье и нечего делать, позвонил, потому как договаривались, сдержал слово, а то каждый раз наобещаешь с три короба, а потом чувствуешь себя мерзко, и не хочется думать, что опять подвел, опять наболтал пустого, хотя чего проще, взять и позвонить, — вот я и звоню…

Актер задерживался.

Лысый вахтер в черных форменных брюках с лампасами, в толстом вязаном жакете терпеливо курил на диванчике. Торжественные брюки его и вишневый бархат диванчика, мрамор пола, блестевший в сумерках вестибюля, и матовое дальнее бра на бронзовеющей ножке — все создавало атмосферу, без которой нет театра, пусть это лишь вестибюль, гардероб. Атмосфера была созвучна необычности поступка, визита, оттеняла значительность шага. Лешаков чувствовал себя приподнято. И к моменту, когда в трубке прокашлялось первое: «Да… Я слушаю?» — инженер был готов к разговору.

Но актер не узнал Лешакова.

Первоапрельскую пьянку он не забыл, хотя и не представлял ясно, как попал туда и как оттуда ушел. Инженер неосторожно напомнил о брюках, и актер заметался. Он испугался, замекал невнятно, что уже объяснял, что не помнит, ничего не помнит, но, конечно, заплатит, — если он должен, то никуда не денется, и сколько нужно, за костюм или только за брюки, и если можно подождать, ему удобнее попозже, если Лешаков не настаивает… Лешаков насилу прервал. Объяснил в двух словах, что беспокойство напрасное. Актер возликовал. Да, да. Да, — он тут сразу признал Лешакова, вспомнил коньяк и цветы — необыкновенные, чудные, именно в апреле. А еще… — напрягаясь, припомнил актер. — Ты чего-то сказал… Этакое, понимаешь ли.

— Сказал? — повторил Лешаков, затаившись.

— Да. Ты говорил, говорил, — заикнулся актер, — о чем-то особом. Замечательно говорил. Русский человек, он это самое… Забыл слово… Да, вот именно, — окончательно взволновался актер. — И деваться некуда, уехать нельзя… Очень важно. Я потом много думал. Лично для меня оказалось важно, понимаешь. Чрезвычайно. Забытое русское слово. Как его… — он поперхнулся. — Не телефонный разговор.

Дальше Лешаков слушал плохо. На мрачном горизонте смутно слово зажглось, как звезда, как надежда. От него исходил единственный свет. Букв было не разобрать. Но слово светило.

Актер молол и молол, несмотря на то, что все это не предназначалось для чужих ушей. Впрочем, ничего существенного. Лешаков уловил: ему оставят в кассе контрамарку, он посмотрит спектакль, а потом они вместе поужинают. Тогда разговор и состоится. И Валечка обязательно вспомнит слово. Инженер для приличия некал, желал сам билет купить. Но актер протестовал: «Ты мой гость!». Он держался с инженером на «ты», ведь они, оказывается, пили на брудершафт. Лешаков допускал — он не настаивал на подробностях.

* * *

Вечером инженер Лешаков при параде — в новом пока еще костюме, в свежей рубашке в изумительную полосочку, повязав на шею модный галстук, и в начищенных до матового глянца туфлях — явился в театр. У администратора в окошке получил оставленную на его имя контрамарку. Служитель проводил в ложу, где Лешакову надлежало сидеть, и продал программку. Лешаков заглянул в кокетливо окаймленный листок, отыскал без труда: имя стояло внизу, в толпе второстепенных персонажей.