Потом мы пьем еще вина и ужинаем. Я захмелела еще до того, как подали горячее, и в половине девятого мы берем такси и уезжаем домой, потому что у меня кружится голова. Мне дико стыдно. Обычно я так не напиваюсь. Меня тошнит, когда я скидываю туфли у него в прихожей. К шампанскому, стоящему рядом с огромным букетом, который он приготовил для меня в гостиной, мы так и не притрагиваемся. Еще до половины десятого я отключаюсь, лежа в его постели, и просыпаюсь на следующий день в чудовищном похмелье.

Первый день после помолвки проходит как в тумане – на работе я вынуждена полулежать на диване и уйти домой раньше, а забрав Ивана из садика, я падаю на диван, едва мы переступаем порог. Сегодня меня опять тошнит. Наверное, я съела что-то не то.

* * *

Суббота, у меня ужасно болит голова. Мы опять поругались. Если лето мы провели без намека на различия во взглядах, то теперь натыкаемся на них постоянно. Меня раздражает его интенсивность, постоянная потребность получать подтверждение – то, как часто он названивает мне и шлет сообщения, когда я работаю или общаюсь с подругами. Я раздражаюсь из-за его манеры занимать собой все пространство и его эксцентричных перепадов настроения. Он же, со своей стороны, возмущен моими перепадами настроения и моим неумением относиться к нему с любовью, когда ему плохо, тем, что я замыкаюсь в себе при малейшей размолвке, холодно держу дистанцию при конфликте. Он говорит, что я все время дуюсь и замыкаюсь, как в раковине, стоит меня хоть чуть-чуть покритиковать. Он говорит, что мое душевное отсутствие становится очевидно даже детям и что я должна научиться говорить о своих чувствах. Он поясняет мне, что я обидчива и страдаю почти болезненной потребностью в контроле. Я шепотом отвечаю, если дети не спят, что и его темперамент – не подарок в праздничной упаковке. Сравниваю его перепады настроения с хождением по минному полю. Жалуюсь, что он занимает собой все пространство, мусорит, оставляя за собой по вечерам грязные тарелки и бокалы по всей квартире. Говорю, что у меня такое ощущение, словно я ухаживаю за тремя детьми вместо двух. Я закатываю глаза, когда ему срочно нужно залечь в ванную, чтобы взять паузу, и выдавливаю из себя через стиснутые зубы, что мне тоже хочется иногда побыть одной. На что он отвечает, что ответственность за это лежит на мне и что он готовит почти всю еду и чаще меня покупает продукты. Потом мы до бесконечности ругаемся по поводу того, кто обиделся больше, кто обиделся первым, у кого адекватные, а у кого неадекватные реакции. Мы цитируем друг друга, обвиняем друг друга и в конце концов не можем вспомнить, из-за чего началась ссора. Тогда мы на некоторое время зарываем топор войны. Возвращаемся к повседневной жизни, детям и непростой логистике. Однако разговоры за ужином с каждым днем текут все более вяло. Я запираюсь в ванной чаще, чем мне нужно, и принимаю душ дольше, чем когда бы то ни было. Стою, направив струю душа себе на грудь, уставившись в кафель прямо перед собой. Вздрагиваю и кричу: «Сейчас, сейчас!», если кто-то стучится – мысленно чертыхаясь. Все чаще я ловлю себя на мысли, что хорошо бы он уже немного успокоился, и не могу не грустить, когда думаю, что именно так ты, должно быть, воспринимал когда-то меня. Ты и твои вечные уходы под душ. Теперь уже поздно, и никому не принесет пользы, что я внезапно так хорошо тебя понимаю. Наши дискуссии все чаще проходят по вечерам, когда дети заснули, – похоже, у нас всегда есть повод выяснить отношения. В последнюю неделю я чувствовала себя все хуже, и теперь у меня задержка. Мне очевидно, что надо сделать тест на беременность, но я оттягиваю. Думаю, что я не должна была забеременеть – мы были так осторожны. Но дни проходят один за другим, месячных нет, я продолжаю дуться и в конце концов покупаю тест.

Он остается ждать меня снаружи, когда я захожу в туалет. Желает мне удачи, и я обещаю (хотя это очевидно), что сразу же выйду к нему. Я так нервничаю, что моя рука, держащая тест-полоску, трясется. Последний раз я проделывала это три года назад. В тот раз я ждала Ивана. Тогда мы еще жили в Эншеде, и тот туалет был почти такой же тесный, как этот. В тот момент ты сидел на диване и работал, ни о чем не подозревая; я же насвистывала по пути в туалет, чтобы не вызывать у тебя подозрений, и надеялась, что ответ будет положительный, но боялась рассказать тебе об этом, когда так и оказалось. На этот раз я не насвистываю. На этот раз я обещаю выйти, как только закончу, и делаю то, что положено, – мочусь на бумажку и, затаив дыхание, считаю до десяти, до тридцати, до пятидесяти. Тест показывает одну полосу, не две. Я еще раз считаю до десяти. Так медленно, как только могу. Вторая полоса не появляется. Я не беременна. На одном дыхании я издаю долгое «йееееес», встаю, медленно мою все еще трясущиеся руки, пока адреналин гуляет в крови. Физически ощущаю, как отступает дурнота, с которой я боролась последнюю неделю, и легче становится дышать. Сделав несколько вдохов у двери, я разглаживаю лицо и выхожу. Он ждет меня в гостиной. Брови приподняты. Вопросительно смотрит на меня – ну?

Я не могу сдержать улыбку. Она буквально разливается по лицу, когда я смотрю на него. Я испытываю такое облегчение. Его брови все еще приподняты, но он отвечает на мою улыбку, вид у него радостный – возможно, потому, что я так рада. В полном взаимопонимании мы успеваем обменяться нежными улыбками, и я сообщаю ему результат. Указываю на стрип-тест, по-прежнему показывающий только одну полосу. Он смотрит на тест, потом на меня, потом снова на тест. Где-то по пути его улыбка гаснет. Он отрывает взгляд от тест-полоски и теперь смотрит куда-то в пол у наших ног. Повисает тишина. Я спрашиваю, что с ним. Разве не здорово, что я не беременна? Не отвечая, он встает и проходит мимо меня, выходит на балкон, где садится на стул, глядя прямо перед собой. Я в растерянности следую за ним. Останавливаюсь в дверях. Он по-прежнему не смотрит на меня. Я жду. Он ничего не говорит. Я предпринимаю новую попытку. Спрашиваю, что с ним. Он отвечает, что не готов сейчас разговаривать, хочет побыть один и все это переварить. Только теперь до меня доходит: он подумал, что моя улыбка означает – мы ждем ребенка. Он обрадовался, потому что подумал, что мы с ним вместе заведем ребенка, он и я, создадим семью, как он ее понимает. Теперь он расстроен, или разозлен, или разочарован, и не хочет говорить со мной об этом. Я стою в дверях балкона, ожидая, что он заговорит со мной, но он продолжает молчать. Меня охватывает острое ощущение дежавю, и перед глазами снова прокручивается сцена в прихожей в Эншеде. В тот раз я оказалась беременна, и ты не хотел со мной разговаривать. Ты не посмотрел мне в глаза, когда я сообщила тебе эту новость – ты замолчал и ушел. Три года спустя я снова в той же ситуации. В зеркальном отражении, в ином контексте. И опять я опозорилась.

Я пытаюсь спасти ситуацию. Говорю: «Прости, я не то имела в виду, я просто подумала – хорошо, что мы не ждем ребенка прямо сейчас». Я подчеркиваю слова «прямо сейчас», чтобы он понял. Мы ведь только что познакомились. Мы уже строим семью. Мы только что обручились, у нас уже есть дети, двое детей – разве этого мало? Я словно двигаюсь на ощупь, ища его прощения, не понимая при этом до конца, за что мне извиняться. За то, что я не беременна, или за то, что я улыбалась, когда ему об этом сообщала? Что я испытываю облегчение, а не расстроена таким результатом? Я пытаюсь снова. Послушай. Дорогой. Мы ведь пытаемся создать семью из нас – тех, кто уже есть. Ведь именно это сейчас происходит, хоть я и не беременна в настоящий момент?