Прибегают дети. Они сразу почувствовали, что в ванной происходит нечто необычное. Они тоже хотят поучаствовать. Протискиваются в тесное пространство, где он обнимает меня, все еще сидящую на крышке унитаза, согнутую в странной позе, растворившуюся в его объятиях. Его дочь лезет, желая тоже оказаться внутри наших объятий, – пробирается между наших ног и залезает ко мне на колени. Мурлычет у меня на руках, изображая кошечку. Меня вдруг охватывает внезапное желание защитить живот от ее острых коленок. Иван нервничает, недовольно перетаптываясь позади нее, не находит свободного местечка, чтобы тоже забраться ко мне на колени, и все громче хнычет у моих ног. От такого количества тел в ванной становится тесно. Я рефлекторно откладываю тест – он падает в раковину – и свободной рукой втаскиваю Ивана к себе на колени. Пот льет с меня ручьями. Слишком тесно. Мы все не помещаемся. Нас только четверо, а мы уже не помещаемся. От этой мысли у меня кружится голова.

«Послушайте, дорогие мои, здесь слишком тесно. Может быть, пойдем сядем на диван?» – спрашиваю я. Включился автопилот, я снова стала мамой, следящей за тем, чтобы всем хватило места, никто не переживал, не расстраивался. Особенно чтобы никто на меня не рассердился и не бросил меня.

* * *

«Мы должны это обсудить!» – шиплю я мимоходом какое-то время спустя по пути в спальню, чтобы начать укладывать Ивана. «Ясное дело!» – отвечает он с дивана таким тоном, который явно должен придать мне уверенности, но который, однако, бесит меня настолько, что мне приходится укусить себя за щеку, чтобы не закричать в голос. «Времени у нас предостаточно, – многозначительно продолжает он. – Девять месяцев – почти вечность. Все будет хорошо», – снова обещает он.

Я заставляю себя кивнуть. Очень хочу, чтобы он оказался прав. Хочу положиться на его слова, но не чувствую убежденности. Я ухожу с Иваном в спальню, мы ложимся на кровать, прижавшись друг к другу, и – наверное, в тысячный раз в нашей совместной истории – начинается процедура укладывания.

Только когда Иван заснул, приходят слезы. Все начинается с боли в солнечном сплетении, когда я смотрю на его лицо при свете ночника – он лежит и спокойно дышит, и до очередного приступа ночных кошмаров еще несколько часов. Боль поднимается выше, сдавливает легкие, когда я смотрю на его спокойные черты и вижу пятно у него на щеке. Сегодня я забыла помыть его перед сном. В горле у меня все сжимается, когда я вижу, как его маленькие ручки обнимают любимую игрушку – серую обезьянку, к которой он привязался с первого дня в садике и которая скоро стала нашей, поскольку он не мог с ней расстаться. Слезы льются из глаз, когда я глажу его по спине, нащупываю край подгузника – и осознаю, что мне надо срочно отучать его от подгузников, потому что скоро он перестанет быть самым младшим в семье. Я стараюсь дышать ртом, чтобы не начать всхлипывать и не разбудить его, и думаю – что я с тобой делаю, мой дружочек? Как я смогу любить кого-то другого так же, как люблю тебя? Как ты найдешь свое место среди всего этого?

Я пытаюсь унять слезы, дышать как можно тише. Только не разбудить Ивана. И еще я не могу выйти с красным заплаканным лицом к мужчине, который меня любит, который ждет меня в соседней комнате, который в данную минуту счастлив. Я не должна помешать Ивану в его сне и этому мужчине в его радости. Поэтому я еще долго лежу в спальне. Пытаюсь собраться, чтобы продолжить наш вечер по тому алгоритму, который мы только что выработали. Сначала засыпает Иван. Потом мы некоторое время играем с ней. Затем она тоже засыпает. Тогда у нас, взрослых, возникает немного времени, чтобы поговорить. Сегодня нам это тоже предстоит.

Но, в отличие от других дней, я не предвкушаю этот разговор. Не готова назвать словами то, что во мне происходит. Я не знаю, почему внутри так больно. Я не хочу обидеть или разозлить его, сказав, что мне больно, пока я сама не выяснила, почему. Я хочу закрыться в спальне рядом с Иваном и спрятаться от всего остального мира навсегда. Но это невозможно. Так я думаю, пытаясь собраться. У нас все хорошо. Мне довелось снова испытать любовь, мне выпал второй шанс. Наверняка я просто боюсь. Да нет, я просто в шоке. Я не должна позволить своему страху или чувству вины поставить палки в колеса тому прекрасному, что мы сейчас строим. Я должна свыкнуться с мыслью, что все сложилось именно так. Что не всегда все идет по плану. Жизнь не так устроена – в этом я имела возможность убедиться на собственном печальном опыте. Весь свой жизненный опыт я должна применить теперь, проявив мужество и гибкость. Лежать и плакать бессмысленно. Я осторожно встаю с кровати. Переношу Ивана в его кроватку. Смотрю на него в последний раз, желая убедиться, что он продолжает спать. Потом я выхожу. Последний глубокий вздох, прежде чем выйти из спальни и встретиться со второй половинкой моей новой семьи. Нас четверо, но скоро станет пятеро.

Час пик, в метро полным-полно народу. Я стою в толпе, стараясь не задевать никого из пассажиров. Запахи других людей вызывают у меня отвращение, и мне очень хотелось бы дойти пешком от работы до садика, где меня ждет Иван. Но я не успеваю. Я не могу отработать свои часы и еще позволить себе прогулку между тем районом, где я живу, и тем, где я работаю. Вместо этого я стою сейчас в поезде метро и мысленно проклинаю все на свете. Проклинаю город, в котором живу, и людей, в нем живущих. Их запахи, их дыхание, весь общественный транспорт. Я думаю, что надо издать закон, запрещающий есть чеснок за обедом, обязать всех чистить зубы, навсегда запретить такой материал, как полиэстер – и что все до единого диалекты отвратительны. На меня накатывает знакомое чувство дурноты, и я считаю станции. Продержусь ли я до той, где мне выходить? Или придется выскочить, чтобы подышать? Не вырвет ли меня в метро? Я решаю рискнуть. Еще одну станцию я выдержу. Если я буду дышать осторожно и отвернусь от мужика, дышащего чесноком, с уродливым бейджем на груди.

Собственно, никакой дискуссии не было, но мы договорились оставить ребенка. В начале нашего разговора я выразила свои сомнения и опасения – как можно аккуратнее, перемежая слова проявлениями нежности. Осторожно затронула свое чувство неготовности и вины перед Иваном. Возможно, я высказывалась слишком осторожно. Возможно, я ничего толком не объяснила. Как бы то ни было, каждый разговор заканчивался одним и тем же выводом. Мы любим друг друга и хотим жить вместе. Да, момент не самый удачный, но жизнь проходит не по расписанию. Неизвестно, появится ли позже второй такой шанс. Я старая – во всяком случае, с точки зрения фертильности, и нелепо было бы предполагать, что у нас вагон времени в запасе. Для него важно иметь много детей – настолько важно, что он не знает, захочет ли жить со мной, если я прерву беременность, и я думаю – нет, я надеюсь, что смогу прийти к тому, чтобы увидеть: это… хорошо. Все должно получиться хорошо. Новый ребенок уникальным образом свяжет нашу семью. У детей появится общий братик или сестричка. Это сблизит их больше, чем что-либо другое. А у меня в запасе еще семь месяцев, чтобы привыкнуть к этой мысли. Надеюсь, что это произойдет скорее. Может быть, как только меня перестанет тошнить.

На данный момент я уже несколько недель чувствую себя отвратительно. Взрослую еду я вообще не переношу. Мой рацион состоит из бутербродов, сосисок, макарон и сухариков. В те дни, когда за столом подается рыбный суп или мясо в горшочке, я просто ухожу. Дожидаюсь, пока Иван заснет, и съедаю несколько бутербродов перед телевизором. Смотрю бессмысленные программы на коммерческих каналах и рано ложусь спать. У меня редко бывает хорошее настроение, я все время уставшая, на уборку меня не хватает, а поход в магазин за едой кажется проектом, перед которым я несколько часов должна собираться с силами. Помимо этого, мы ссоримся почти каждый день. Похоже, жить со мной не особенно весело.