– И я не хотел тебе зла, – искренне напомнил он.

– Я знаю, – кивнула она. – Именно поэтому я себе его и причинила. Я должна поступать так, как удобнее мне, а не тебе.

– А я всегда поступал так, как удобнее тебе. В доме больше не осталось трупов.

– Ты хочешь сказать, что сожрал их все?

Он осторожно провел пальцами по острию ножа в ее руке.

– Легче ранить других, чем себя.

– Только не для меня. – Она снова поднесла нож к лицу, хотя его пальцы сжимали ее запястье.

– Когда-нибудь ты поймешь.

– «Когда-нибудь» не будет. – Она резко вырвала руку, случайно задев себя лезвием по губам. Хлынула кровь. Густая и липкая. Она заляпала зеркало, оросила кафельный пол. Клер удалось оттолкнуть Донатьена. Она замахнулась лезвием для следующего удара по лицу.

– Не надо! – предостерегающе произнес он.

– А иначе что? – Она понимала, что, пока не боится, он бессилен. – Ты не перестаешь убивать, пока я не наношу себе раны…

– Но если ты убьешь себя, все повторится снова – в другое время, в следующем твоем воплощении. Я снова найду тебя.

Клер знала, что он говорит правду, и это сводило ее с ума. Получается, что нет выхода. Их история так же вечна, как вращение планет вокруг своей оси. Любое движение ведет в одну сторону и делает полный оборот. В панике она задела ножом зеркало и ощутила, как бьется поцарапанное стекло.

Донатьен посмотрел на нее осуждающе, словно она нарочно поранила его. А она ведь полоснула лишь по своему отражению, но он вдруг поднял рукав с пышными манжетами, и Клер увидела на его запястье безобразный шрам. Рваные края шрама начали расходиться в стороны, будто в них насыпали стекла.

– Остановись! – снова попросил Донатьен. Он распахнул камзол и рубашку, показывая ей шрамы на своей груди, такие же жуткие и похожие на дьявольские письмена по плоти, как у нее. – Уничтожая себя, ты уничтожаешь меня. Но я все равно не хочу от тебя уходить.

– И все же тебе придется.

Она поднесла нож к зеркалу, к своему отражению, и резко двинула рукой. Его страшный крик огласил тишину еще до того, как раздался звон бьющегося стекла. Осколки полетели во все стороны, задели ее лицо, застряли в коже над ключицей, причиняя боль. Рука, сжимавшая нож, превратилась в месиво из плоти и стекла. Клер было жутко больно, но она чувствовала, что его злодеяниям наконец-то положен конец.

Вот и зеркала больше нет. Не в чем увидеть свое искалеченное лицо. Только призрак Донатьена мог все еще оставаться в доме. От потери крови у нее мутилось сознание, и все же она схватила куртку и выбежала в ночь, будто за ней гнались все демоны преисподней.

Когда-то в Венеции…

…Или то было во сне. В страшном сне. Страшном и прекрасном. Ее звали Корделия. Она сидела за огромным столом, разряженная в пух и прах, а кругом царила пустота. Если только не считать роскошных неодушевленных предметов, которые почему-то казались живыми. Будто некое темное волшебство наделяло их жизнью, все эти предметы. Длинный стол из дуба без скатерти и с витыми, будто движущимися ножками, похожие на переплетающихся змей подвески хрустальных люстр, золоченая утварь на столе. Все жило, все дышало, все ждало момента, чтобы ухватить ее – единственную гостью здесь, обладающую душой.

Тень во главе стола тоже ждала. Этой тенью был Донатьен. Красивый или ужасающий на этот раз? Она не могла рассмотреть. Видела только роскошные одежды и драгоценные перстни на его руках. Кажется, камни что-то шептали. Ей тут же захотелось снять кольца со своих пальцев. Они стали казаться ей живыми и дышащими. Еще секунда – и они вопьются в пальцы.

– Спокойно!

Донатьен заметил, как брезгливо она смотрит на тарелки и салатницы, полные чего-то красного.

Они сидели за столом для пира, как муж и жена, как хозяин и хозяйка огромного дома, но ее это почему-то не радовало. Она ведь всегда об этом мечтала, но сейчас все было по-другому, не так, как в мечте. Как именно по-другому? Она напрягала мозг, но не могла вспомнить. Корделия силилась разглядеть находящееся в тени лицо своего суженого и не могла.

– Сейчас подадут главное угощение, моя радость, – провозгласил он с особой интонацией.

Кто подаст? Где здесь слуги? Корделия озиралась по сторонам и видела только предметы, которые внушали ей странный страх, будто они живые. Лианы цветов и подвески люстр ползли куда-то по пустоте, подобно змеям. Они скользили по ее коже тельцами из драгоценных камней и золотых нитей ожерелья. Все драгоценности из его сокровищницы были живыми. А сам он почему-то казался мертвым. Быть может, потому, что его душа умерла?

Корделия сощурилась. Казалось, темнота его лица начала ослеплять ее.

Угощение действительно подали, только неясно было, кто его принес. Блюдо появилось на столе само, с грохотом раздвигая вазы с хризантемами, будто срезанными с могил. От них пахло могилами – свежестью, землей и смертью. А само блюдо… Корделия вдруг ощутила запах крови. Ее пальчики, сжимавшие вилку, напряглись, но та сама завибрировала в ее руке. Блюдо было огромным. Донатьен щелкнул пальцами, и крышка с него сдвинулась.

У Корделии в глазах помутилось от ужаса и отвращения.

– Лучшее мясо, какое я смог достать для тебя, – пояснил Донатьен.

На блюде лежало тело, разделанное ножами так, что его едва можно было узнать, но она узнала лицо Анджелы, зверски изуродованное. И хрупкое тело с вывернутыми конечностями. Ее затошнило. Корделия попыталась отвернуться, но что-то ее не пустило. Пришлось смотреть на обрубок шеи в том месте, где голову отделили от туловища. Вот он, истинный ужас!

– Чем сильнее ты ее ненавидела, тем вкуснее будет наша трапеза, – изрек Донатьен спокойно до жути.

Корделия смотрела на зашитые нитками губы и глаза. То же было проделано с расчлененными пальцами, руками и ногами.

– Я научил тебя колдовать, ты научила меня шить, и я шью и крою по живому, – равнодушно пояснил он.

– Только я не хотела учиться, – слабо возразила она.

– Это и плохо.

Неужели он сшивал ее живьем? Корделия не могла отвести глаза от ниток, вшитых в плоть. Уже мертвую плоть, но сколько она страдала…

– А сколько страдал я? По ее вине. Я вернул все сторицей. – Он будто читал ее мысли, он восседал по другую сторону от нее, ее бог и ее дьявол в одном лице. Не она его наставница, он сам управитель всего.

– Знаешь, Корделия, невеста – вот лучшая дань для жертвоприношения. – Он наполнил свой бокал кровью и отсалютовал. – Поэтому тебе повезло, что изначально невестой была не ты. Я лишь щадил тебя.

– А я тебя об этом просила? О пощаде? – она задыхалась от гнева.

Он резко встал из-за стола и вот уже стоял у нее за спиной, прижимая холодное лезвие к ее обнаженному горлу.