– Жемчуг внутри, – намекнул он, будто это была шкатулка или футляр для украшений. Но ведь это была настоящая раковина, выловленная из моря, а не сделанная искусными руками ремесленника.

Корделия хотела рассмотреть ее при свете камина, и ее глаза расширились от ужаса. Пальцы выронили рифленые скорлупки.

– Она живая!

– Разумеется! – Донатьен даже не понял, чем она так изумлена. Что с него взять? С той же невинной улыбкой он подносил ей и человеческое мясо.

– Но…

Он сделал знак молчать и передал ей стилет.

– Поступи с ней так, как бы ты поступила со своей соперницей. Например, с русалкой, – посоветовал он. – А потом забери жемчужину. Как символ победы.

Жемчужины! Он просверливал в них дырки, чтобы собрать для нее новые бусы. Все бусины были идеально гладкими, будто отполированными. И девственно-белыми, но ей казалось, что на них осталась кровь.

Его жертвы – как устрицы, потому что у них нет ни сил, ни возможностей для сопротивления. Если захочет, он раздавит их; если пожелает, разрежет ножом, а уж если ему захочется поиграть…

Корделия ощутила, что сейчас упадет в обморок.

– Это слишком!

– Когда-нибудь ты поймешь, что у триумфа не может быть допустимых границ. – Он застегнул на ее шее еще одно превосходное ожерелье собственной работы. Красивое и белое, будто сама смерть.

Его боль – ее боль.

Он мертвый, она живая.

Они единое целое.

Клер уставилась в зеркало, как будто это были двери в рай. Или в ад. Зеркальный ад. С недавних пор для нее это стало одним и тем же. Нож Донатьена стирал границу между раем и адом. Боль могла стать в нем наслаждением, а наслаждение болью.

Она пролистывала страницы его дневника, оставляя на них кровавые отпечатки своих собственных пальцев. Теперь она научилась понимать все языки и тайнопись, которыми он был написан. Здесь было все: перечень жертв, магические ритуалы, список ингредиентов для колдовства и приготовления различных блюд из человеческого мяса. А еще здесь были разрозненные обрывки из истории Корделии.

Она покончила с собой, предварительно изуродовав себе лицо, чтобы сравнять себя в правах со своим возлюбленным. После того как нашел ее труп, Донатьен совсем помешался. Не живой и не мертвый, он стал неким духом, разыскивающим тех, кто хоть немного походил на его красавицу швею. Их имена были вписаны в книгу кровью. Имен было множество. Все, как ни странно, на букву «К». Кирстен де Лиль, Клотта Бенуа, Корина Джонс, Кристиана Денаполе, Кэтрин Ривз, Клеон Готье, Клаудиа Рид. Список был очень длинным. Клер не знала, кто были эти девушки и в какую эпоху они жили, в какой стране, но предположить можно было одно: все они были юными, золотоволосыми, зеленоглазыми и обладающими неким талантом что-то делать руками. Умели, например, вышивать или рисовать… Как она сама. Он находил их через зеркало и становился отражением всех их страхов и надежд. А потом они погибали, не выдержав его натиска. Скорее всего, они кончали с собой, вскрыв себе вены зеркальными осколками. Она видела все это так четко, как будто перед ней прокручивали идеально смонтированный фильм. Он нечаянно убивал их всех в тщетной попытке найти свою совершенную половину, чтобы разделить с ней собственные надежды и муки.

Клер с унынием смотрела на карту шрамов, испещрявшую ее плечи и руки.

«Любовь – это боль, – гласила надпись на титульном листе дневника. – А боль – это бессмертие».

Жестокие слова, но правдивые, если осмыслить его биографию. Клер не разделяла и не поощряла его пристрастий, но она была способна посочувствовать. Каким бы он ни был, он не заслужил таких мучений. Ни один человек не заслуживает страданий. Но часто, когда люди хотят помучить других, они будят кровожадного монстра, которого уже ничем не остановить.

Этот монстр похож на отражения самых жутких человеческих желаний.

И он жил в ее зеркале, хотя она не причинила ему зла. Но она была очень похожа на ту, из-за которой он так сильно пострадал. Ее косвенная вина накладывала отпечаток на всех, кто хоть в чем-то перенял детали ее внешности, таланта или души.

Клер внимательно смотрела на себя в зеркало. Если это красивое лицо стало причиной всего, то почему бы не изуродовать его и не положить всему конец. Ее пальцы тянулись к ножу, но она не смела.

Что будет, если она убьет себя? Тогда он найдет кого-нибудь другого. Может, не сейчас, а лет через десять или через сотню. Мир велик и многообразен. В нем всегда может родиться девушка, похожая на Корделию и внешне, и по своим талантам. Ее появления на свет исключать нельзя. И едва ей исполнится определенное количество лет, столько, сколько было Корделии, когда Донатьен впервые увидел ее, тогда ее ошпарит вспышка внезапной боли и в зеркале перед ней предстанет он.

– Изувеченный! – Она произнесла это слово вслух, чтобы призвать его.

Но он не показывался. Он знал, что она задумала. Она все-таки нашла нож, завалявшийся где-то на кухне. Хотя с недавних пор он начал прятать от нее все режущие и острые предметы. Изворотливый демон. Его стараниями ей скоро нечем станет остричь и ногти. Правда, ногти стричь она и не хотела. Она собиралась снова порезать себя.

С того света

– Вспомни меня, это я, – шептало изувеченное существо. А Корделия в своей спальне в ночной сорочке молча пятилась от него. Она силилась сопоставить это существо с ним. За окном в ночи лил дождь. И по ее лицу текли слезы.

Все это происходило так давно, но Клер мучилась от воспоминаний сейчас. После выпитого эликсира ее захватили воспоминания.

Вот он завязал глаза Корделии черным шелковым шарфом, шепнул ей что-то и начал ласкать изуродованными пальцами ее плечи. Потом коснулся их лезвием, но порезать так и не решился.

Вот он разделывает Джорджину на пыточном столе, а Корнелия приходит в его башню. В белом роскошном вечернем туалете, украденном у мертвой госпожи.

Вот он кричит: «Убирайся!», наносит ей всего один удар ножом по щеке. Алый цвет крови расцветает на лилейной коже, течет на белую парчу. Корделия убегает, а толпа с факелами уже движется к башне. Он убивает их всех.

Клер было плохо и страшно от этих воспоминаний, но что она могла сделать?

К ней в гости напросились друзья, целая компания. Клер ждала их с нетерпением, что было для нее не типично. Раньше она любила проводить время одна, а теперь жаждала человеческого общества. Хотя вряд ли веселье и смех избавят ее от демона, наблюдающего за всем из зазеркалья.

И никто не должен заметить шрамов на ее коже. Клер глянула в зеркала и уже в который раз приблизила лезвие к собственному лицу. Отважится ли она на такой решительный шаг, когда другого выхода просто не останется?