Князь Семён заюлил было, но, встретив его тёмный взгляд, полез за пазуху, достал оттуда гамалейку. И в ладошку отца Онуфрия потекли серебряным ручейком московки: за очищение хором от людских ворогов. Отец Онуфрий, приняв с поклоном государеву мзду за службу, откланялся, бочком отошёл в сторону и стал загребать ногами сырой снежок: закапотил, кутаясь в рясешку, накинутую поверх лишь одной тонкой душегрейки. Направил он свои стопы под горку, туда, где табором стояли шатры купцов, и там же был кабак. Он торопился просадить деньги, не уверенный, будут ли они у него завтра. Но сегодня он погуляет на славу.

* * *

Настала оттепель. Снег выпал с утра мокрым и лип к ногам. Саням не раскатиться, и снег летит из-под копыт коней комками плотными и грязными. И жизнь в военном лагере тотчас же отозвалась на эту новину, причудливость погоды.

Гусары, жолнеры, мастеровые — все повылезали из своих изб, палаток и землянок на свежий воздух, подышать свободно. Вон там казаки, в стане донцов, слепили из снега бабу. Она стоит, но не по-русски, на голове торчит дырявая гусарская венгерка, в руке зажат чей-то кривой и ржавый ятаган… И казаки, бездельничая, как мальчишки бесятся вокруг неё: бросают снежки, гогочут… А тут какой-то вывернулся удалец, попробовал на снежной бабе саблю. Но его оттащили сразу в сторону, все пьют вино. Слепили рядом с бабой из снега мужика, уже торчит его сучок. Опять от хохота все покатились. И там же с ними пьют пахолики, шныряют и смеются, ремесленники тут же, землистые все лица… Вон двое, пробуя по пьянке силу, сцепились, толкаются и тужатся, чтоб опрокинуть и вывалять в снегу соперника… А вот и вопль торжества огласил окрестности… И тут же раздался выстрел: какого-то лихого малого, гусара, а может, пятигорца… И вскрики, лязг сабель, вот ругань началась по-настоящему… Схватились двое за грудки, но сразу их разняли… Да-а, мечется, играет молодая кровь…

Димитрий вышел из царского шатра. Тут, подле шатра, уже стояли пан Юрий, князь Роман, бояре, Трубецкой и Сицкий, и Филарет притащился сюда тоже, а там, дальше, полковники, гусары.

А вон из своей избушки выскочил Заруцкий, взлетел на аргамака. Несётся вскачь к хоромам он, подъехал, соскочил с коня и бросил повод в руки казаку, затем лёгкий кивок ему, государю…

Наконец показалась из своих покоев и Марина. Она была оживлена, играл румянец на её сухих щеках, обычно бледных. С ней вместе вышла пани Казановская, и тут же были дамы, её придворные, ещё оставшиеся с ней до сей поры. И взгляды их кокетливо стреляют на гусар, явившихся на торжество с Рожинским.

Димитрий подошёл к Марине и галантно поклонился ей. Так, вспомнил он, делают все кавалеры в Польше.

Марина, окинув взглядом лица присутствующих, заметила среди них донского атамана.

«Он для мужчины слишком уж красив!» — задержав на нём взгляд, подумала она с чего-то.

Его же глаза, разгорячённые, прошлись по ней, отозвались, и сладко, чем-то в её теле, и тут же скрылись в поклоне низком. Когда же распрямился он, то отвернулась теперь она от него к царю, своему супругу.

— Государь, как это расчудесно! — непроизвольно воскликнула она, вся озарилась светом, вынула ручку из меховой муфты и показала на хоромы. — Я хочу побегать там, сейчас же! — вырвалось у неё премило и непосредственно, как у капризного ребенка.

— Государыня! — осуждающе протянула пани Барбара, заметив, что в Марине с чего-то проснулся вдруг бесёнок, что в каждой женщине сидит и до поры не беспокоит.

А дамы, её придворные дамы, такие говорливые, сейчас молчали и лишь хихикали жеманно.

Ей же захотелось всего-навсего только поиграть в снежки, занятие совсем ведь безобидное. И она слепила комочек, тугой и мокрый, и бросила в него, в государя, и угодила прямо в его шапку царскую. И та свалилась у него с головы, и его кудри — чёрные, густые упали ему на его большой покатый лоб.

Она сконфузилась, зажала по-детски ладошкой рот и заразительно хохотнула. Глаза же её, такие светлые и ясные, смеялись над ним.

Да-а, играть она умела, для публики, для сотен глаз. Они взирали сейчас на них, на царя и царицу, вылавливая фальшь в их отношениях.

И Димитрий тоже громко рассмеялся. Он поднял шапку, подошёл вплотную к ней и увидел, каким соблазнительным огоньком блеснули её глаза из глубины шубки на соболях, в которой терялась её изящная и тонкая фигурка, сейчас особенно обворожительная.

— Ну, пойдёмте же, государь! — помимо воли вырвался из её груди воркующий голосок со страстным придыханием, и томный жест ему, чтобы он поддержал её.

И он подхватил её под руку и повёл к крыльцу под молчаливыми взглядами всех окружающих. И она пошла с ним, чувствуя спиной, что там, позади, остался красавец-атаман, и он смотрит вслед ей. И от его взгляда её походка стала странной. Какая-то слабость стала подкашивать ей ноги. И было как-то необычно всё сейчас, хотя с утра она была расстроена, и было гадко на душе, тоска съедала от жизни в этом лагере, в несносном шатре вот в эти холода. И она с чего-то устыдилась вот этого своего нового чувства. Ведь за такое же не так давно она корила свою сестричку Доротею.

«Ну, с ней-то ясно, а у меня всё по-иному!» — успокоила она себя, выровняла походку, сильнее оперлась на руку царя, своего супруга теперь и перед Богом.

Они поднялись на верхний рундук впереди всей свиты и вошли в прихожую. Здесь камеристка Юлия сняла с плеч Марины шубку и унесла за шторы. Туда же с каморником последовала и его царская шуба. Свой кургузый тулупчик, овчинный и милый его сердцу, он оставил сегодня в подклети. Холопы спрятали его в чулан, с наказом, что немедля вынут оттуда, как только закончится переселение.

Они прошли дальше, в столовую палату. А впереди них, царской четы, пространство хором мерил патриаршим жезлом Филарет. Остановившись посреди палаты, он перекрестил её, благословил этот царствующий дом, очищая его от всяких духов. Домовых же, запечников, отец Онуфрий выжил отсюда тоже крестом, кадилом и Божьим словом. Теперь ступать здесь стало безопасно, и бражничать не запрещалось тоже.

Глава 10

УРАЗ-МУХАММЕД

Над рыхлой, ещё не устоявшейся заснеженной дорогой, над строем всадников покачиваются, играют меховые башлыки. Парок вверх улетал кудрявыми колечками от тёмно-гнедых горячих маштачков. И быстро, быстро семенят они, и лишь мелькают белые подгрудки.

Так подходил Ураз-Мухаммед, касимовский хан,