карача Кучума: не верь московским — обманку затевают.

— Но ты же пошёл! — с чего-то проявил сочувствие к нему Матюшка.

Ураз-Мухаммед тактично ответил, что он не трус, не мог же он бросить Сейдяка, хана, своего друга.

Воевода же Тобольска, Данило Чулков, нарочно велел, вот хитрец, подать им за столом русской водки. И Сеид-хан, за ним Карача, а потом и он, Ураз-Мухаммед, невольно поперхнулись, когда глотнули доселе невиданного ими напитка. Такого крепкого, аж дух спёрло, по ногам ударило, язык куда-то повело.

— То Бог обличает вас в неправде! — с усмешкой сказал Чулков и подал знак казакам.

Те навалились на них и скрутили. Телохранителей же, что оказались в крепости, побили, а воинов за стенами разогнали картечью из затинных пищалей.

Вот так он, Ураз-Мухаммед, и оказался в Москве. Там его принял сам государь и великий князь Фёдор Иванович. Он целовал ему крест и стал служить. Ходил он не раз и в передовом полку, и в сторожевом, всегда писался первым полковым воеводой: по чести, как наследный хан Казахской орды. И был почёт, оклад и слава… Потом наступило время Годунова. А вот и тот памятный день… Ураз-Мухаммед въехал со свитой кирманских биков и мурз в Троицкие ворота Кремля. Впереди них, красуясь на отборных скакунах, гарцевали два десятка боярских детей в белых одеждах. От ворот по обеим сторонам улицы парадно вытянулись стрелецкие сотни. Не доезжая десяти саженей до царского дворца, Ураз-Мухаммед и его ближние сошли с коней. Тут их встретили головы московских стрелецких приказов и вместе с ними поднялись по широкому каменному крыльцу. На верхнем рундуке и в сенях всюду стояли жильцы, одетые в яркие кафтаны. Здесь Ураз-Мухаммеда приветствовали стольники. Оказав ему честь, они проводили его до дверей Средней Золотой палаты. Там высокого гостя уже поджидал окольничий Иван Михайлович Бутурлин. Он спросил Ураз-Мухаммеда о здоровье и хлопнул в ладоши: тут же распахнулись двери. И Ураз-Мухаммед в сопровождении окольничего вступил в палату со свитой. Они прошли до трона и остановились в трёх саженях от него.

Борис Годунов восседал на золотом троне во всём блеске царского одеяния, усыпанного жемчугом, серебром и драгоценными камнями. На шее у него висел массивный золотой крест, в правой руке он держал скипетр с двуглавым орлом. По левую руку от трона на высокой пирамиде лежала круглая держава с крестом. Рядом с ним, по правую руку, на троне меньших размеров, сидел его сын, царевич Фёдор: упитанный, гладкий телом красивый отрок. И тут же, подле трона, точно изваяния, застыли рынды с секирами на плечах, в белоснежных одеждах. А с лавок около стен чопорно взирали на церемонию бояре и окольничие. Здесь же, впереди них, сидел патриарх Иов, престарелый и беспомощный, такой, какой был нужен Годунову… Так шепотком судачили злые языки…

Годунов встретил гостей лёгкой улыбкой, в больших, слегка прищуренных тёмных глазах сквозил живой интерес к устроенному торжеству. И он, было заметно, сдерживал себя, свои желания, стеснённый монотонным ходом ритуала.

Ураз-Мухаммед поклонился ему и царевичу большим обычаем. А Бутурлин громко объявил его: «Великий государь, царь и великий князь Борис Фёдорович, всея Руси самодержец и многих государств государь и обладатель! Великий государь, царевич князь Фёдор Борисович, всея Руси! Вам, великим государям, Ураз-Мухаммед-хан, сын Ондан-султана, с товарищами челом ударили!»

Годунов доброжелательно улыбнулся, из-под чёрных усов у него сверкнули белые зубы. И он вроде бы подмигнул ему, Ураз-Мухаммеду, мол, не робей, мы знаем дело туго, справился о его здоровье, спросил о том же его мурз и биков. Затем он перекрестился на державу и провозгласил, голосом сухим, но властным, свою милость: жалует-де он в знак особых заслуг перед Московским государством Ураз-Мухаммед-хану город Кирман, который остался без хана по смерти Мустафа-Али.

Ураз-Мухаммед низко поклонился ему, приложил к груди руку и дрожащим от волнения голосом заговорил о своей искренней верности служить ему и царевичу. Когда он закончил, Бутурлин повёл его к лавке около боярских мест. И он сквозь пелену, затягивающую взор, заметил, что его ближних усаживают подле окольничих мест. Им поднесли красный мёд в серебряных ковшиках, одарили собольими шубами. И он, под эту возню, снова оправился, взял себя в руки.

Затем Годунов пригласил его, нового подвластного ему хана, к себе на обед и скоренько, с видимым облегчением, поднялся с трона и направился с царевичем вслед за дворецким в Столовую палату. За ними потянулись гости, а следом цепочкой бояре и окольничие.

— И то было 15 рамазана в 1 000 год Хиджры, по окончании года Свиньи и наступлении года Мыши, — сказал Ураз-Мухаммед и печально посмотрел на него.

И Матюшка понял по лицу хана, что тот сожалеет о судьбе великого государя Московии, который возвысил его и так рано и внезапно оставил этот мир. И его сердце снова заскребла зависть, появилось раздражение на вот этого хана, на то, как он говорит о Годунове. Но он не подал виду, что слова хана задели его.

А Ураз-Мухаммед стал рассказывать дальше… В четверг, 17-го числа месяца шавваля он покинул Москву. В Касимов, в Кирман, как называли ещё этот город, он отправился с биками и мурзами в сопровождении двухсот татарских конников, боярского сына Андрея Воейкова и толмача. Через неделю, в четверг того же месяца, он прибыл в город своего удельного ханства. В благословенный же месяц зиль-хидж 10 числа, в четверг, на восходе солнца, призывно зазвучал голос муэдзина с высокого минарета большой каменной мечети, построенной Шах-Али-ханом. И вскоре около мечети собрались все жители города, как русские, так и татары. Внутри мечети все заняли места по чести: царский посланник Воейков с толмачом Илыпаткой, бики, муллы, хафизы, мурзы и данишмеды[55].В мечеть внесли большую золотую кошму и расстелили перед ханом. Тот сел на неё, поджав под себя ноги. Четверо дюжих воинов ухватили кошму за четыре угла и высоко подняли хана. И Буляк-сеид стал торжественно провозглашать хутьбу[56], распевно, на манер молитвы, выразительно поднимая и опуская голос. А Ильшатка зашептал на ухо Воейкову, переводя слова проповеди о благословении и пожелании многих лет царствования хану.

— Да будет милостив Аллах к Ураз-Мухаммед-хану и его царству! — закончил сеид.

И под сводами мечети гулко разнеслось: «Да будет Аллах с тобой! Да будет славен Ураз-Мухаммед-хан!»

Воины пронесли его через мечеть, под громкие крики прославления. Со всех сторон на кошму летели пригоршнями монеты, осыпали серебряным дождём нового хана Кирмана. И его сердце дрогнуло и затрепетало впервые после того памятного пленения в Сибири.