Ибрагим-бен-Абу-Агиб приказал иссечь в граните несколько келий, сообщавшихся с пещерой, украсить их блестящими материями и роскошными диванами с горами самых мягких подушек, покрытых дамасскими тканями.

– Я стар и хил, – говаривал он часто, – и не могу более по-прежнему спать на жестком ложе, нельзя же не позволить себе в мои лета некоторых небольших удобств.

Когда жилище его было обмеблировано прилично, по его вкусу, он приказал иссечь купальню, снабженную всеми принадлежностями восточной роскоши и неги и говорил, тщательно надзирая за работами: «Ароматные ванны почти необходимы старикам, чтобы смягчить несколько члены, иссушенные летами, и успокоить болезненную тревогу мозга, измученного долговременным учением».

Так как кельи, прибавленные к первоначальному жилищу его, не освещались наружным светом, то он приказал развесить в них серебряные и хрустальные лампы, которые питались сами собой посредством масла, приготовлению которого научила его «книга пирамид» и которое горело не сгорая с амиантовой светильней, распространяя восхитительный запах.

– Увы, – говорил он, – лучи солнца вредны для глаз бедного ученого, проведшего в пещерах жизнь в размышлениях, подвергаясь всем ненастьям. Слабый свет этих ламп дозволит старому Ибрагиму продолжать еще несколько времени розыскания, которым он посвятил себя для блага человечества!..

А между тем, несмотря на скромность и самоотвержение, которыми хвалился египетский чародей, отделка его кельи стоила огромных сумм. Казнохранитель Эль-Хаджи-Мехеми, видя беспрерывное истощение сокровищницы, только с заметным неудовольствием выплачивал суммы, которых каждодневно требовали у него художники, работники и поставщики. Наконец, он решился представить своему повелителю подробный счет этим издержкам, итог которых простирался почти до баснословной суммы.

Алжирского пашу неприятно поразила огромность сумм, которых стоили скромные желания его друга-астролога, но он отвечал хазену-арджи: «Я обязался перед этим человеком своим словом и должен сносить, чего уже переменить нельзя. Притом же, город Алжир, защищенный отныне против всякого покушения врагов, вдесятеро вознаградит в короткое время морскими набегами суммы, взятые из казнохранилища для обеспечения его блеска и будущности. Кроме того, скажу тебе по доверенности, под печатью молчания, что ученый Ибрагим намерен создать в моих владениях совершенно сходную копию чудесной внутренности египетских пирамид, и я полагаю, что, по истечении еще нескольких дней, ему не останется желать ничего более».

– Дай-то Бог! – возразил хазен-арджи. – И да соделает пророк, чтобы этот мудрый египтянин, так искусно овладевший полной твоей доверенностью, не был ненасытимой пиявкой на горле алжирцев.

Сбылось то, что предвидел Эль-Хаджи-Мехеми. Убежище чародея вмещало в себя все, что находится самого драгоценного во дворцах величайших государей. Однажды явился он к казно-хранителю и сказал ему с улыбкой: «Теперь, любезнейший, все мои желания об успокоении исполнились, я живой похороню себя в своем милом уединении и посвящу наукам последние дни свои. Не требую более никакой прибавки великолепия, но желал бы добыть безделицу, которая развлекала бы меня среди важных занятий».

– Да исполнятся все твои желания, – отвечал, кланяясь до земли, казнохранитель, – ибо такова воля моего государя, чтобы тебе не было отказано ни в чем, а я только раб его, который обязан повиноваться каждому, кто приобрел его благорасположение.

– Итак, – продолжал мудрец, – мне хотелось бы иметь несколько танцовщиц, прелестных во всех отношениях.

– Танцовщиц! – воскликнул казнохранитель, пораженный изумлением, услышав желание, так мало сообразное с привычками человека, посвятившего себя созерцанию и сношениям с высшими существами.

– Да, танцовщиц, – холодно отвечал Ибрагим, – впрочем, да не покажется тебе трудным исполнение этой прихоти, уверяю тебя, что на первое время мне достаточно весьма небольшого числа хорошеньких девушек. Вкус мой очень прост, я люблю созерцать великого зиждителя вселенной в его прекраснейших созданиях. Притом же, тебе известно, что вид юности и красоты возрождает утраченные силы стариков.

И в этом отношении исполнили желание почтенного друга алжирского паши, и в продолжение долгих дней, которые он проводил в своем кудиат-эль-сабунском убежище в совершенном затворничестве, Эль-Хаджи-Мехеми навещал его каждый раз, когда серебряный всадник обращался в ту или другую сторону, и поражал врагов множеством столь же легких побед, какова была первая. Игра эта до того полюбилась наконец поседевшему в боях воину, что он часто оскорблял своих соседей в долине и в горах. Вскоре все племена алжирской территории, ужасаясь беспрерывных неудач, бывших всегда и везде результатом внезапного панического страха, решили, что Эль-Хаджи-Мехеми находится под покровительством сверхъестественной силы и решились лучше переносить его притеснения, чем увеличивать свое бедственное положение бесполезным сопротивлением. В продолжение нескольких месяцев, серебряный всадник оставался неподвижен, обратив лицо к Алжиру в знак мира, и вся страна, казалось, наслаждалась спокойствием, которого, по-видимому, никто не осмеливался нарушить, и старый паша начинал уже скучать своим бездействием, когда всадник вдруг пришел в движение, опустил копье наперевес и обратился лицом на оранскую дорогу.

Эль-Хаджи-Мехеми тотчас побежал к астрологу и взошел с ним на башню, чтобы выиграть здесь, как полагал, победу, достойную славнейших подвигов эпохи Барберуссов. Но каково было его удивление, когда он застал солдатиков окна, обращенного к западу, в совершенной неподвижности! Сильно обеспокоенный этим и молчанием Ибрагима, не дававшего ему удовлетворительного объяснения, он отправил отряд янычар для обозрения окрестностей по оранской дороге.

Посланные воротились через трое суток, проведенных в бесполезных поисках.

– Государь, – сказал начальник их паше, – по твоему повелению осмотрели мы все дороги, обыскали пропасти, горы и долины, но нигде не видали блеска оружия: вся страна погружена в совершенный покой. Только возвращаясь, мы нашли чудно прелестную девушку, прикованную к скале на взморье. Вдали мелькала барка, освещаемая лунным светом, но мы не могли распознать людей, на ней находившихся, и не имели средств преследовать их.

– А что сделали вы с этой девушкой?

– Мы привезли ее на самом кротком коне, скажи слово, и она будет тебе представлена, это цветок, достойный украшать гарем верховного султана.

Старый паша вздрогнул на своем диване, глаза его метнули молнии. Он забыл все и помышлял только об открытии этого сокровища.

– Молодая девушка чудно прелестная!.. Да это и есть настоящий талисман старика! Приведите ее сюда без покрывала.

Приказание было исполнено немедленно и Эль-Хаджи-Мехеми увидел девушку лет около шестнадцати, красота которой превосходила все, что может создать воображение. Она вошла в павильон Дженины покрытая бурнусом из тонкой белой шерсти, по знаку паши, бурнус упал к ногам ее и прелестная пленница явилась во всей очаровательной девической наготе, краснея и бледнея от стыда.