У бауэров вовсю ведутся весенние работы, и многие девчата уходят в хозяйства поблизости на подработки и в выходной, и в будни по утрам — кому во вторую смену на фабрику.

С ребятами-чехами мы стали даже в кино ходить. Главное — спрятать «OST» и не говорить по-русски. Мы пускаем к кассе того, у кого немецкий получше, и он берёт билеты на всех. На фабрике платят уже не лагермарки, а нормальные немецкие рейхсмарки. Но всё равно их не на что тратить. Вот только кино. Ну, мороженое. Хотя оно здесь какое-то невкусное, не как у нас.

Наши девушки, кто посмелее, стали в посёлке ходить в парикмахерскую. Даже я один раз ходила. А мастерица мне говорит: «Какой красивый цвет волос». Я как-то не задумывалась — ну, обычный, тёмный шатен. Но приятно… Такую модную стрижку она мне сделала! И научила красиво укладывать даже без бигуди. Но больше не пойду, наверное, — уж очень боюсь, что узнают русскую и выгонят. Хотя Марьяна говорит: «Они же умные люди, всё равно отличают, кто немец, а кто нет. Просто им невыгодно теперь нас гонять — мы же платим. Да и опасаются, наверное, — неизвестно ведь, как дальше будет».

А ещё она увидела в посёлке наших ребят, Костаса и Николая, они в другом лагере. Ребята сказали, что у них «есть человек», который получает правдивые сводки с фронта. Говорят, наши ведут бои возле Харькова, Белгорода и Новороссийска. То есть фронт медленно, но верно движется на запад.

Интересный разговор у нас вчера получился с Марьяной. Она всё-таки лучше понимает немецкий, чем я, и в выходной в церкви умудрилась поговорить с пастором. Как она поняла, пастор не поддерживает войну, но говорит, что многие немцы поддерживают, потому что для них это значит, что будет меньше проблем с продуктами и прочим. А что благоденствие такое будет за счет других народов — это их не волнует. Ещё он сказал, что получил с оказией несколько «неподцензурных» писем от друзей — военных капелланов. Они пишут, что многие солдаты ненавидят войну и рады бы её закончить хоть сейчас, но будут биться до последнего, так как страшно боятся поражения Германии — понимают, что́ их ждёт, если в их страну придут «завоёванные» народы. Вот то-то же! Творили ужасы на нашей земле — погодите, ещё получите на своей то же самое!

Вчера у меня был день рождения. Уже 18! Дома бы какой праздник был, всех друзей собрала бы на совершеннолетие! Но мы и тут вечером устроили пир в нашей комнате. Как раз у нашей бригады был выходной, а к Валькиным бауэрам не поехали. Пришли «наши» чехи. Вообще-то им запрещено к нам ходить, но они освоили лаз через проволоку на стыке наших территорий за сараями. Анвайзеры то ли не замечают, то ли делают вид.

Зденек принёс букетик из маргариток и каких-то неизвестных мне весенних цветов. А ещё они притащили кое-что из продуктов, которые от Красного Креста получают. И у нас были печенье, настоящий чай и тушёнка. Целых две банки! Боже — какое это счастье! Мы её выложили в таз с картошкой. Конечно, на 24 человека это один запах, но всё равно — божественно. А старый Юрген, главный охранник, подарил нам гитару. Странную такую — маленькую. Но звучит прямо как нормальная. Теперь у нас есть музыка! Томаш умеет играть и двое из наших девчат. Ух как мы плясали вчера!

А сегодня на меня наорал мастер и дал по рукам железной линейкой. Я запорола две детали — задумалась. Вон теперь даже пишу криво. И потому я опять в ужасном настроении. Даже разговаривать не хочу ни с кем.

Зденек вчера сказал, что получил письмо из дома и его мама мечтает познакомиться со мной. А я рассердилась. Кто ему дал право писать обо мне маме?! Я ему что-то обещала? Нет. И вообще, он, конечно, хороший парень, но всё же я пока не понимаю, так ли уж у нас всё серьёзно. Я стала обидчивая. Легко раздражаюсь. А он вечно смеётся и тем раздражает меня ещё больше. Чему он радуется?! Он почти такой же пленник, как и я. Разница в том, что они не называются остами, для них есть отдельное слово — цвангсарбайтеры. На самом деле разницы почти никакой. Как я поняла, Zwangs — это «принуждение». То есть они называются «принудительные (или принуждаемые?) рабочие». С ними обращаются немного лучше, чем с нами. Но всё равно один чёрт — рабы.

Марьяна мне сегодня выговорила, что я «морочу парню голову». А я и правда не пойму — что у меня с ним. То я ему радуюсь и готова идти с ним гулять, а то обижаюсь по пустякам. Меня почему-то раздражает его весёлость. Я думаю: ну чему в нашей жизни радоваться? Работаем по 10 часов на фабрике. Да ещё подрабатываем на пропитание. Где наша молодость проходит? Хорошо Валюхе — она в семье живёт. Чего бы ей не радоваться? А вот как Марьяна сохраняет такое ровное, хорошее отношение к людям — для меня загадка. Ведь ей так же паршиво, как всем нам.

Вчера мы устроили бунт в столовой. Нам перед уходом на вечернюю смену дали суп из прокисшей капусты. Обычно, когда еда была гадкая, всё равно все терпели. А тут вдруг кто-то возьми и крикни: «Да сколько же можно?! Что мы — скоты, что ли?» И все сначала просто возмутились. Кто-то стал кричать на Эрну, она стала говорить, что не виновата — это продукты такие дали… Девчонки пошли проверять — и правда, капуста, что у неё осталась, была прокисшая. То есть когда-то она была, возможно, нормально квашенная, а теперь просто прокисшая. Не помню, кто первый это сделал, но все вдруг стали выливать суп из мисок прямо на столы.

Что тут поднялось! Выливаем — и уходим из-за столов, чтобы одежду не залить! Примчались анвайзерки! Стали грозить карцером и тем, что оставят ещё и без ужина. И тогда мы окружили их кольцом, налили в миски эту баланду и предложили съесть. Мол, если они съедят — мы прекратим бунт. Сегодня дежурили две молодые — Герда и Ева. Они были с плётками, но что можно сделать против сотни разъярённых женщин?

В общем, они отправили Эрну за супом в главную немецкую кухню, а нам велели столовую прибрать. Пока мы наводили порядок, из той кухни привезли суп, оставшийся от немцев. Он был наваристый, из фасоли и картошки с салом. То-то мы торжествовали!

Девчата из первой смены прослышали про наш бунт и устроили примерно то же — потребовали суп как у немцев. Иначе пообещали отправить свою еду лично самому высокому начальнику, которому подчиняются наши лагеря. Кто-то даже фамилию назвал. Видимо, анвайзерки и охрана побоялись проблем с начальством, потому что Эрне выдали консервированную фасоль и картошку и велели сварить нормальный суп.

Не знаю, надолго ли хватит нашей победы и будет ли дальше получше с едой, но всё же мы гордились собой.

А ещё вчера я пришла с фабрики и увидела на своей подушке заклеенный вроде конвертика листок бумаги. Но прочитать не смогла: это же было три часа ночи — в комнате свет выключили, едва мы успели съесть свой хлеб с чаем и улечься. Я долго не могла заснуть, гадая, что же это за письмо. Оно оказалась от Зденека. Он написал по-немецки, но время от времени вставлял какие-то чешские слова. У него немецкий ненамного лучше моего, наверное, поэтому я всё поняла. Он признаётся в любви и просит выйти за него замуж прямо здесь. А потом, мол, когда война закончится, поедем на его родину знакомиться с родными.