— Ладно, забудем. — Наташа постаралась улыбнуться. — Знаешь, Валь, я злая стала — сама чувствую, что это скверно и надо сдерживаться. Но всё равно срываюсь. Меня иногда обида на эту жизнь несправедливую прямо душит. За что нас так? Сначала дома город сдали — будто нас и не стоит защищать… Потом вообще в рабство продали. И за это я тоже злюсь прямо, кажется, на весь мир. Но ты не обижайся. На самом деле и правда — твои Шольцы помогают как умеют. Вон и платье у меня — от Марты, и за день работы полведра картошки дали, да ещё огурцы и лук. Сейчас пир в бараке устроим.

— Наташ, ты вот сейчас придёшь в барак, и всё — у тебя уже рабочий день закончился. Конечно, ты тяжело работала и к тому же в свой выходной, чтобы прокормиться… но вот я вернусь, а Марта и Клаус ещё отдыхать не будут. Она детей уложит и пойдёт дом прибирать, огород поливать. Днём-то не поливали — жарко было слишком. У бауэров рабочий день начинается в пять-шесть часов утра, а вечером малышей в восемь уложат и ещё работают часов до десяти. А ты всё думаешь — они ходят, прохлаждаются и кнутом погоняют? И малыши сегодня на поле что делали вместе с нами? Картошку таскали. Вкалывали. А ты гадости говоришь.

— Это не гадости, Валюха, это правда. Видишь, как выходит: и то правда, и это правда. И они противоречат друг другу.

— Правда, по-моему, в том, что умные нормальные люди никогда не хотят войны. Клаус говорил, что в ту первую германскую войну тоже многие не хотели воевать, только кто ж их спрашивал. И мой дедушка то же говорил про русских солдат. Вот видишь. А простым, необразованным голову задурить и убедить их, что вокруг враги, наверное, все правители умеют. И потом, что — у нас не так было? Сколько народу перед войной в нашем городе посадили. Что они все — враги, что ли?

— Знаю, — вдруг глухо сказала Наташа, — не враги. Мои бабушка с дедушкой в Туле получили десять лет без права переписки. Ещё в тридцать восьмом. А какие они враги?

— Да что ты?! — ахнула Валя. — Ты никогда…

— Ещё бы я говорила. У нас и дома-то об этом молчали. А только я не верю, что они враги. И папа не верил.

— А мы верили. В школе нам рассказывали… Я только здесь стала понимать, что… — Валя замялась, но потом всё же договорила, понизив голос: — Что на самом деле Германия и Советский Союз в чём-то похожи. И здесь, и у нас искали врагов и находили, если хотели. Вот фашисты всех евреев разом во враги записали. И ещё много кого. А у нас? Ну, не за национальность врагом объявляли, а просто непонятно за что. Разве не похоже?

— Ты откуда такая умная стала?! Что ты знаешь про Германию?! — Наташин голос опять взлетел, и в нём снова зазвенели злые нотки. Светло-карие глаза потемнели. — Ты в этой деревне второй год сидишь, а до того только торфоразработку видела.

— Мы с Клаусом много разговариваем вечерами после ужина, — спокойно ответила Валя. — Он обычно делает что-то в кухне, ну там ремонтирует что-то, инструменты готовит на завтра или ещё что, а я убираюсь, посуду мою. И мы разговариваем.

— Он, что ли, политбеседы у вас там проводит?

Валя улыбнулась.

— Нет, конечно… Просто пока Марта малышей укладывает, Тиль обычно занят вечерними делами во дворе, а я в кухне. Вот мы с Клаусом и беседуем. С ним интересно. Он же университет закончил ещё до Гитлера. Раньше учителем работал, много знает. Ну а я спрашиваю. И я ведь гораздо лучше стала немецкий знать. И читаю, когда успеваю. Они мне подсказывают, что почитать.

— Смотри, Валька… Охмурят они тебя — тоже в уберменшей поверишь. И нечего тебе с немцами дружиться. Их, между прочим, тоже наказывают за отношения с русскими.

— Знаю… — Валя помрачнела, вспомнив позорный столб, который видела в городе. — Я всё время боюсь, что их накажут за то, что я у них не как остовка живу.

У нас три дня выходных, и сразу всех взяла такая тоска! Все стали вспоминать, как встречали Новый год дома, сразу чуть что — слёзы. В другие дни кажется, что мы уже привыкли. Гуляем, поём, романы даже заводим. В общем, как-то стали жить. Но Новый год нагнал на всех такое настроение — все себя жалеем. Ещё один год мы встретили в ненавистном плену. Когда уезжали из дома под угрозой, что пострадает семья, как хотелось верить, что это ненадолго! Что скоро война закончится и нас освободят… Уже больше полутора лет мы здесь на положении рабов, а многие — почти два. И не знаем, сколько ещё будем. И не знаем, что там, на Родине. Некоторые девчата получают письма из дома. Из тех мест, где ещё фрицы стоят.

Какие люди всё-таки странные. Осенью, когда узнали, что Курск освободили, как все радовались, обнимались, плакали, пели… А вчера все курянки собрались и стали вслух перечитывать письма из дома. И как все дружно заревут! Оказывается — опять плохо: Курск освободили, и письма из дома больше не приходят! И так всем тоскливо сделалось! Ну как вот на нас угодишь? А наш Крым вроде бы до сих пор под немцами, но письма оттуда почти никому не приходят. Я уже совсем отчаялась и не жду ничего хорошего. Валюха говорит, что её хозяин тоже отвозил письма от неё в комендатуру, откуда отправляют на оккупированные территории, а ответа она ни разу не получила.

Уехал Зденек. Я так и не поняла, как это получилось, но большую группу чехов куда-то перевели, и мы даже не попрощались. Я в утреннюю смену работала, а их неожиданно увезли. Куда ему писать — неизвестно. Он мне как-то предлагал взять адрес его матери, как же он говорил… в Моравии, что ли. А я не взяла. Думала: ну зачем мне какая-то его мама? Я не собираюсь за него замуж. А теперь ругаю себя. И горюю. Да толку что?

Теперь на их месте в лагере — итальянцы. Смешные, весёлые, развязные. И не разберёшь, то ли пленные, то ли сами приехали.

Ну вот, война добралась и сюда. Вчера над нами шли самолёты целыми эскадрильями. Несметное количество какое-то. Говорили, что это британские. Мы перепугались — думали, будут лагерь бомбить. А у нас здесь даже щелей нет, где прятаться. Но они шли в сторону города. И в сумерках над городом стало видно зарево в полнеба и дым пожарищ. До города от нас 10 км, а мы не только видим зарево, но даже слышим взрывы бомб. Видимо, их сбрасывают столько сразу, что звук многократно усиливается. Страшно представить, что за кошмар там творился.

Сегодня они летают с утра. Опять звеньями по несколько штук и почти подряд. Я с ужасом думаю, что будет, если они решат бомбить наш завод — он же военный.

Британские самолёты летают каждый день. Теперь не только в сторону нашего города, но и куда-то ещё, севернее. На заводе от каждой смены выделяют бригаду — рыть щели, а остальных заставляют после смены копать ещё час-два, чтобы быстрее сделать убежища. Они хотят, чтобы вся смена завода могла в эти щели поместиться. Видимо, у них теперь нет столько занятых территорий в запасе, чтобы если что — пригнать новых рабов, и немцы будут стараться не подставлять нас под бомбёжки.