— Тётя Марта, я хотела спросить… Как вы думаете, можно мне сходить к лагерю в какой-нибудь вечер? Здесь, наверное, не так далеко пешком? Хочу проведать девушек, с кем вместе я была. Может быть, удастся поговорить. И ещё… — Валя замялась.

— Сходить можно, хотя от нас идти до лагеря больше часа. До церкви мы минут сорок идём, а от неё ещё пара километров в сторону. Только ты одна не ходи — кто знает, что там охрана подумает. Может, Клаус поедет к пастору — и тебя заодно отвезёт. Что ты ещё хотела спросить?

— Я подумала… девчонки голодают. Может быть, можно иногда брать кого-то на работу на выходной? Помните, я вам про герра Хоффмана рассказывала? Ну, если, конечно, вам правда бывают нужны лишние руки.

— Постараемся узнать, можно ли так делать посторонним. Герр Хоффман довольно значительное лицо в округе — он проектировал ту фабрику, на которой большинство работает. Но если нам тоже разрешат… Я поговорю с Клаусом.

Однажды после ужина, когда Марта увела детей укладываться, а Валя занялась уборкой в кухне, Клаус, как обычно, включил радио, чтобы послушать новости. Вместо голоса диктора зазвучал другой.

— Ого, сам Геббельс[109]! Что-то случилось, — удивлённо отметил хозяин и сделал звук погромче.

Дальше следовало подробное сообщение о том, что армия Паулюса сражалась героически и битва была проиграна лишь потому, что русские согнали под Сталинград все имеющиеся у них силы. Но в конечном счёте, заявил Геббельс, победа всё равно будет за Германией, так что жертва шестой армии, ещё раз подчеркнул он, не напрасна. В Германии объявлялся трёхдневный траур. Увеселительные заведения должны быть закрыты, радио и телевидение обязаны отменить игровые и развлекательные программы.

Тут же после сообщения о трауре включили печальную музыку, но вдруг в короткой паузе между произведениями в эфир ворвался ровный, почти нудный мужской голос с лёгким акцентом.

Последние его слова перекрыла музыка, но все услышали это десятисекундное сообщение.

— Кто это? — Валя вытаращила глаза.

— Неизвестно кто. «Человек из народа» врывается в передачи германского радио, как только там возникает пауза, и успевает что-то сообщить. Говорят, министр пропаганды назначил гигантскую награду тому, кто его выдаст. Но он пока всё ещё здесь. И чем короче паузы между передачами, тем короче он говорит, но успевает сообщить то, чего не говорят наши. Надеюсь, мы его ещё услышим.

— Как он не боится…

— Я думаю, это не немец. Скорее, из ваших или из англичан. Кстати, послушаем, что англичане говорят.

— Вы знаете английский?

— В университете учил, но почти забыл уже. Я слушаю их передачи по-немецки.

— А вам разве можно? — Валя указала глазами на большой красный круг на приёмнике, надпись в котором гласила, что прослушивание иностранных станций приравнивается к государственной измене.

— Вот поэтому я и включаю радио, когда малыши спать ушли, — усмехнулся Клаус. — А ты же не болтушка.

Валя кивнула и продолжила свои обычные вечерние дела, прислушиваясь к тому, как Клаус настраивает радиоприёмник. Наконец сквозь треск и помехи раздался голос диктора, читавшего по-немецки обобщающую сводку о положении дел на фронтах. Она не вникала в сообщения о Северной Африке и боях на море, зато поняла, что в Советском Союзе за последние две недели освобождены Ростов-на-Дону, Воронеж и даже Шлиссельбург, который уж совсем рядом с Ленинградом. А это значит, объяснял диктор, что русским удалось прорвать блокаду Ленинграда и восстановить сухопутную связь с городом.

Сердце Валино подпрыгнуло и забилось сильнее. Наши идут на запад! Уже скоро!

Завтра — непременно завтра — она найдёт способ увидеться с кем-то из лагеря и передаст девчатам новости.

На следующий день после обеда Клаус собирался к пастору и предложил Вале поехать с ним. Они обсудят все нужные вопросы, а потом подъедут к лагерю и посмотрят, можно ли поговорить с кем-то из Валиного барака.

Валя надела тёплый жакет, к которому наскоро приметала голубой квадратик с надписью «OST». Увидев вопросительный взгляд Тиля, объяснила:

— Меня там надзиратели и охрана могут помнить, и будут проблемы, если я без знака. А так — ну будто хозяин приехал с прислугой за каким-то делом.

— Умница, — улыбнулся краешком губ Клаус.

Когда в посёлке были закончены все дела и повозка подъехала к лагерю, рабочий день у первой фабричной смены уже закончился. Было видно, что по территории ходят люди. Оживление царило в основном у тех бараков, которые ближе к воротам, и что творится у двенадцатого, Валя не видела.

— Подожди тут, я поговорю с охраной… спрошу, как бы тебе пройти туда.

— Может, лучше по-другому? Пока вы поговорите, я обойду с другой стороны, где умывальники стоят, там от колючки близко до нашего барака и слышно, если позовёшь. Вы охране не говорите, что из-за меня приехали. Я боюсь — вдруг заберут.

— Что ты, разве я позволю. Ну, раз тебе так спокойнее, попробуй по-своему. Только осторожно.

Девочка благодарно кивнула и побежала вдоль рядов колючей проволоки за угол. Добравшись до места, откуда хорошо видно умывальники, Валя стала высматривать знакомых. Неожиданно сзади её окликнули по-немецки. Валя вздрогнула и с опаской оглянулась. На неё дружелюбно и с любопытством смотрели два незнакомых парня.

— Ты что тут? — спросил один — высокий и кареглазый.

— Я… хотела поговорить…

— О! Ты русская? — сказал другой, увидев нашивку.

— Да. Я в этом лагере была. А теперь у бауэра. Хочу повидать знакомых. А! Вот… — Валя перешла на русский. — Наташа, Марьяна, ау!

Марьяна обернулась на негромкий голос и, увидев Валю, потянула Наташу к ограде.

— Валюшка! Ты как здесь? Откуда?

— Я с хозяином приехала. Он разрешил вас повидать, пока сам у ворот с охраной разговаривает.

— И как хозяин?

— Очень хороший. И он, и его жена, и дети. Я там как член семьи. Они все очень много работают, прямо с утра до вечера. Но я — как все. Даже «OST» не ношу — Клаус говорит, что в их доме не хотят этого видеть.