— Гостей?!

— А что, это не харчевня разве?

— Харчевня, харчевня, — засуетилась хозяйка, перебросила полотенце с одного плеча на другое. — Конечно, завсегда гостям рады… Эй, старые! Гостей принимайте! — крикнула она через плечо в распахнутый дверной зев.

Внутри харчевни послышался шорох, потом грохот опрокинутой лавки.

— Уж не обессудьте, господа хорошие, — поклонилась молодка. — Отвыкла. Как есть отвыкла. Сейчас и коней обиходим, и вас покормим.

Из дверей харчевни вышмыгнул сутулый старик и, бочком пробираясь за спиной хозяйки, сошел с крыльца.

— Заводи телегу во двор. — Глан обернулся и махнул рукой Диреку.

Вслед за дедом появился паренек лет шестнадцати. На вид придурковатый (мне даже полоска слюны в уголке рта померещилась), но, судя по всему, старательный. Иначе кто б держал на голову хворого в харчевне? Он принял повод из моих рук. Старик занялся гнедым Сотника.

— Сейчас-сейчас, гости дорогие… — бормотал старик. — Бышок! Отворяй конюшню, веди коней в стойло! — это уже относилось к молодому слуге.

Гелка с Мак Кехтой тоже спешились, отдали поводья вернувшемуся пареньку. Работал он быстро. Значит, первое мое впечатление оказалось верным.

Дирек и Гурт поставили телегу справа, у самого плетня. Принялись распрягать лошадей.

Ойхон спрыгнул на землю. Пошатнулся и едва не упал. Должно быть, голова закружилась. Но придержался рукой за испачканный глиноземом колесный обод.

Мы зашли в дом.

Обеденную залу некогда строили с размахом, в расчете на два-три десятка посетителей. Четыре крепких стола с длинными лавками. Очаг на полстены. Слева от него стойка, на которой в ряд выстроились кружки, кувшины, миски. Под потолком висело на цепях тележное колесо. На его краю виднелись глиняные плошки. Нужен свет? Лезь на табурет и зажигай. В глубине зала широкая лестница с резными перилами вела на второй этаж. Надо полагать, в комнаты для гостей.

Только на всем этом великолепии лежала печать запустения. Как в заброшенном саду. Там побег не подрезан, там ветка обломилась, где-то кора гнилью пошла.

Хозяйка с помощью остроносой вертлявой старухи разжигала очаг — ему бы полку сверху, и такой камин вышел бы, что любой барон обзавидуется. Увидела нас, встрепенулась:

— Добро пожаловать, господа хорошие. Чем потчевать прикажете?

— Может, сперва с ночлегом определимся? — несмело проговорил я.

— Как скажете, господа хорошие! Там у нас четыре комнаты. Две побольше, две поменьше.

— Нам бы две. — Ойхон подошел к столу и оперся рукой. Видно, голова еще кружилась после прыжка с телеги. — Женщинам — ту, что поменьше, а мы уж как-нибудь в одной большой все уместимся.

— А слуги — на конюшне?

— Какие слуги? У нас слуг нет.

Молодка стрельнула глазами в сторону Гурта с Диреком, как раз заходивших в харчевню, но не сказала ничего.

— Все вместе, — веско проговорил Сотник. Словно точку в конце письма поставил.

— Ой, как скажете, господа хорошие. Кирилла покажет…

Старуха поднялась с колен — она как раз раздувала огонь — и с готовностью закивала. Я откашлялся:

— А во что постой нам обойдется, хозяйка?

Не такие уж мы богачи. Оплату заранее обговорить никогда лишним не бывает. Чтоб потом стыда не натерпеться.

Молодка замялась с ответом. Я никак не мог понять, почему у них нет гостей, почему работников маловато для довольно большого постоялого двора, почему ведут себя так, словно отвыкли людей в доме видеть. На лице хозяйки желание не продешевить явственно боролось со страхом потерять долгожданный заработок.

Выручил всех опять Ойхон:

— Один серебряный империал в день, думаю, не покажется слишком скудной оплатой? — Он отцепил от пояса довольно увесистый кошель.

Правильно, на розыски самоцветов Экхард наверняка не поскупился, а мастер — человек бережливый, на инструмент потратить может, а на себя — трижды подумает. Вот и остался неистраченный запас серебра. Империалы не только на нашей с ним родине в ходу. По всему Северу. Самая надежная монета.

Но не мог же я позволить ему оплачивать свои расходы и расходы моих спутников? Я решительно полез за пазуху, к мешочку с самоцветами.

— Погоди, мастер Ойхон. Давай пополам.

— Ни в коем случае…

Но я потянул завязку, высыпал несколько блестящих камешков на стол:

— Серебра нет. Уж прости, хозяйка. Но чем могу…

— Ты с ума сошел, мастер Молчун? — возмутился рудознатец. — Тут же хватит две такие харчевни купить! Прячь сейчас же!

— Не буду. — Я уперся строптивым бычком-двухлеткой. Иногда накатывает и на самого покорного да безвольного. — Давай пополам.

Мак Кехта под низко надвинутым капюшоном зашипела сквозь зубы. Я расслышал только: «Амэд'эх салэх. Глупые люди». Ладно-ладно, бурчи-бурчи, высокородная феанни. До сих пор не разу не отказалась, когда кормил тебя. Понятное дело, мы же глупые люди.

— Я понимаю в камнях, мастер Молчун, — увещевал меня Ойхон. — Один только этот шерл, — щелчком ногтя он откинул из кучки маленький камешек, — не меньше пяти монет стоит.

— Это в Соль-Эльрине. Здесь самоцветам другая цена.

Хозяйка харчевни, вместе с бабкой Кириллой, смотрела на нас разинув рот. Видно, сказочными богачами мы ей представлялись! Если бы сам Экхард в Пузырь заявился, такого впечатления не произвел бы.

Сотник деликатно кашлянул. Не светились бы вы, мол, с камнями да с серебром, так и лихих людей накликать недолго.

— Ладно, мастер Молчун, — нехотя согласился рудознатец, — вот этот гелиодор продай мне. Десять монет даю. И расплачивайся, как сам хочешь.

Пришлось согласиться. Не упражняться же в щедрости и благородстве до утра, оставаясь голодными?

Деньги и сверкающий желтыми гранями камешек поменяли хозяев под жадными взглядами арданов. Не только хозяйки со старухой, но и Жучка с Гуртом тоже. Они и не догадывались, какой я богач. Вот и хорошо, что раньше времени самоцветов не показал. А то схлопотал бы топором по черепу еще на порубке.

— Так как, хозяйка, — повторил Ойхон, — одна монета в день сгодится? За всех, само собой.

— Годится-годится, — торопливо закивала молодка. — Что ж всё-таки на стол подавать?

— А что предложить можешь, красавица? — Дирек уже обвыкся и теперь, заложив большие пальцы за пояс, принялся исполнять роль заботливого слуги богатого господина.

— Да не молчи ты, Роська! — послышался громкий шепот Кириллы. — Сознавайся уже…

Сознаваться? В чем же, любопытно узнать?