Какое-то время они молчали, потом Жилинский, неловкопередвинув папироску губами в угол рта, спросил:

– Она что, и в самом деле рассказала про «Виллу Родэ»?

– Вздор, – усмехнулся Бестужев. – Жандармскиештучки… Она вообще не говорила ничего об эротическом неудовольствии вами,сударь мой, так что можете успокоиться, я все это выдумал с ходу, нужно же быловас чем-то взбесить, чтобы появился шанс… Просто-напросто в вашем деле быломимолетное упоминание о ночи, проведенной в «Вилла Родэ» с некоей юной иочаровательной особой, я пошел ва-банк и выиграл, как оказалось…

Жилинский, глядя в небо с непонятной и странной в егоположении беззаботной мечтательностью, протянул:

– Ну, конечно, «Вилла Родэ»… Она уже тогда умелаблистательно пренебрегать приличиями, без колебаний согласилась поехать со мнойв это злачное местечко… Там все и произошло, я был ее первым мужчиной, слышите,вы?!

– А я, сдается мне, последним, – устало ответилБестужев. – Ну и что? Все это абсурдно и нелепо сейчас… Вам бы подумать обудущем, милейший, отнюдь даже не приятном для вас, наоборот… – Ончувствовал, что в его словах и правда есть нечто садистическое, но остановитьсяуже не мог. – Я вас целехоньким доставлю в Россию, и там вы сядете нажесткую казенную скамью, по бокам которой согласно правилам всегда стоятконвойные… Туг и новые дела, и старый приговор…

– Бог мой, ну вы и болван… – совершенно спокойносказал Жилинский. – Это ведь не культурная чопорная Англия с еебеспощадными судьями и строгим порядком, а матушка-Россия! Процесс, подобномножеству прежних, получит огласку, либеральная общественность поднимет бурювозмущения, пресса напомнит, что нынче не пятый год и следует властям проявлятьблагородство и милосердие, искать пути к национальному примирению… К облеченнымвластью лицам потянутся депутации, состоящие из известных в обществе людей исветских дам… Какая там виселица? Либо выйдет замена смертного приговораСибирью, откуда не бежит разве что особенно ленивый, либо можно будет написатьпрошение на высочайшее имя. Да-да! Это господа народовольцы, замшелыеантикварные экспонаты, считали для себя невозможным покаянно писать императору.Что до н а с – мы несколько иначе смотрим на некоторые вещи, господинжандарм. Цель и в самом деле оправдывает средства, почему бы и не сочинитьжалостливое письмецо Николашке, смеясь над ним в душе? Заранее можно ручаться,что ежели написать с умом, упомянуть о былой юношеской наивности, о козняхматерых подпольщиков, совративших бедного мальчика, об искреннем раскаянии –ваш блаженненький Ники растрогается и начертает: «Помиловать»… А потом всеначнется сначала… Или я неправ? Сколько раз так уже случалось?

Он был прав, и Бестужев всерьез опасался, что именно так ипроизойдет, имеется множество примеров…

– Пристрелить вас, что ли? – задумчиво спросил он.

– Не получится, – хихикнул Жилинский. – Несможете. Вы, сударик мой, слабы, в офицерских традициях воспитаны, не сможетечерез себя переступить. Потому мы вас и сметем когда-нибудь, что революция, вотличие от вашего заведения, не знает ни сантиментов, ни условностей… Однутолько целесообразность. Вы и не представляете, сколь страшна целесообразность,когда руководствуются только ею…

Бестужев не хотел признавать за ним правду, какую бы то нибыло, но в глубине души знал, что эта правда была, и это его странным образомунижало, даже в этом положении.

– Вот взять хотя бы Суменкова, – словоохотливопродолжал Жилинский. – Зная Бореньку давно, смею предполагать, что он васотпустил отнюдь не потому, что поверил вашей легенде. Борис дьявольски хитер.Он играл беспроигрышно: при обоих вариантах оставался в прибыли. Если мыприкончим на «Грейтоне» прыткого жандарма – это хорошо, одним голубым мундиромменьше, а сам он рук не пачкал. Если пароход захватит полиция – снова неплохо.Большевики, главные соперники эсеров, понесут немалый урон. Куда ни повернисобытия – Борис в выигрыше. – В голосе Жилинского не было ни каплиосуждения, скорее уж в нем звучала уважительная зависть.

– Ладно, в конце концов, ничего еще не решено… –сказал Бестужев вслух.

Собрал все силы и поднялся, подобрав валявшийся у самыхпоручней наган. Неуверенными шагами направился в сторону командного мостика,слегка пошатываясь и превозмогая распространявшуюся по всему телу боль,чувствуя, как из рассеченного виска снова тягуче поползла на щеку теплая кровь.Брел, перепачканный, в драной одежде, яростно подбадривая себя, напоминая себесамому вновь и вновь, что дело еще не кончено.

Вахтенный матрос разинул рот, узрев этакое чучело, вслед затем попытался браво заступить дорогу, недовольно треща что-это на альбионскомнациональном наречии, но Бестужев, вовсе не намеренный изображать деликатность,ткнул его дулом револьвера в скулу и с ласковым бешенством посоветовалпо-русски:

– Пшел вон, мерзавец!

Вахтенный отшатнулся, меняясь в лице. Бестужев взобрался повысокой крутой лесенке, пинком распахнул дверь рулевой рубки. Штурвальныйоторопело оглянулся на него. Осанистый капитан, стоявший у какого-то круглогоприспособления с рукоятями и надписями по кругу, очевидно, решил быть истиннымджентльменом до конца – он после первого замешательства выпрямился во весьрост, недовольно пожевал губами и буркнул:

– Как все это понимать?

– Меняйте курс, капитан, – твердо сказал Бестужевпо-французски. – Мы идем в Ревель.

– Молодой человек, – неприязненно сказалкапитан. – То, чем вы сейчас занимаетесь, морским правом квалифицируетсякак пиратство…

– Наоборот, – сказал Бестужев и, не стремясь кидеально точным формулировкам перевода, спокойно продолжал: – Я офицер тайнойполитической полиции Российской империи. Объявляю ваше судно арестованным законтрабандный провоз оружия.

– Приказать-то легко, а выполнить будетпотруднее… – сказал капитан и отдал какое-то приказание штурвальному.

Тот, бросив штурвал, попытался пройти к двери. Бестужевнажал на курок, и в остеклении рубки появилась круглая дырочка с тянувшимися отнее змеистыми трещинами, совсем рядом с головой матроса.

Тот сразу отступил, виновато косясь на капитана.

– Прикажите вашему человеку вернуться на место, –жестко распорядился Бестужев. – Я не намерен шутить. И средства выбиратьне намерен. Право руля, капитан, держитесь береговой линии…

В рубке медленно расплывалось сизое марево – дымныйпорох оправдывал свое название…

Капитан что-то коротко приказал, и рулевой вернулся квысоченному штурвалу. Потом осанистый бритт повернулся к Бестужеву:

– Молодой человек, вы достаточно хорошо себепредставляете, сколь трудную задачу на себя взвалили? Захватить корабль водиночку – предприятие безнадежное. Рано или поздно будет тревога, вас попростусомнут… Уберите оружие, и я… и мы вместе поищем компромисс, который вампозволит убраться целым и невредимым…