– А вообще без головы?

– Тогда может быть.

– Я сейчас без головы.

– Немножко оставь, ладно? Чтобы поступить и учиться. Ради меня, если сам не хочешь.

– Хочу.

– Значит, не теряй всю голову. Сейчас сварю кофе, настоящий, как у Аси, только без этого, – прикоснулась к горлу, – понимаешь? Надо одеться, Саня, Санечка, пусти…

Потом, с чашками в руках, мы глядели в окно на Яхтенную бухту. Каждую зиму здесь останавливалась одна и та же стая шипунов, год от года более многочисленная. Некоторым, прилетавшим не первый раз, мы дали имена: самый большой, с чёрной отметиной на шее, лебедь звался Петровичем, его подруга – Машкой… В позапрошлом январе ударил необычно сильный мороз, бухту можно было перейти с берега на берег по льду, и мы вместо школьных занятий разбивали его, носили пленников в котельную, где в пустом зале они отогревались и пережидали непогоду, а двое повредивших крылья жили в Солнечном целый год до возвращения стаи. Нынешняя зима была милосерднее, огромные птицы сами расчищали пространство, и в качестве дружеской помощи яхт-клубовцы ежедневно обходили место зимовки на четырёхвёсельном яле, превращённом в ледокол. Послезавтра, если не ошибаюсь, моя очередь…

– Ты уже смотрел? – спросила Таня. Я обернулся и увидел у неё в руках пришедший сегодня первый номер «Юности» с абстрактным рисунком на обложке.

– Не успел пока.

– Я ведь купилась. – Таня раскрыла журнал и, найдя страницу, актёрским голосом произнесла: – «Всякий знает в центре Симферополя, среди его сумасшедших архитектурных экспрессий, дерзкий в своей простоте, похожий на очиненный карандаш, небоскрёб газеты „Русский Курьер“». Ты знаешь?

Я покачал головой.

– А я сначала задумалась, где могла его видеть?.. Потом въехала, что это альтернативная история. Ну, как будто большевики не взяли Крым и он превратился в самостоятельное государство под боком у Союза, невероятно процветающее. Только стала читать, перед твоим приходом.

И мы, сидя на кровати, продолжили читать вдвоём. Андрей Лучников, сорокашестилетний холостяк, издатель «Русского курьера», проснулся на верхнем этаже небоскрёба, поговорил по телефону с отцом, сел в спортивную машину диковинной марки и в сплошном автомобильном потоке двинулся по многоэтажным транспортным развязкам и высотным фриуэям. Free way – свободный путь, бесплатный, – мысленно перевёл я. Удивительные слова об экономическом буме ранних сороковых… Войны, что ли, не было совсем? А впрочем, в параллельной истории может делаться что угодно. Я обнял Таню за плечи, но она вся была там, на страницах. Невиданные картины сказочно благополучного Крыма, надо же такое выдумать! – а герой словно недоволен, чувствует вину перед огромной, угрюмой страной на севере… Вот он доехал, увидел отца и сына, где-то долго пропадавшего, – дед и внук поразительно похожи друг на друга и, кажется, имеют больше общего между собой, чем все отцы и дети. Сын привёз двух девушек, они плавают голышом в бассейне… Семейный обед с приглашённым гостем сменяется серьёзным, жёстким разговором. Твоей политикой недовольны влиятельные люди, – объясняет гость, – готовится покушение… Я почувствовал, как неторопливо и мощно взводится пружина, набирая энергию, которой хватит до конца и дальше, за границы романа; нечто подобное есть в одной хорошей книге, где Анна, приехав мирить с женой непутёвого брата, встречает на вокзале судьбу в лице Вронского, или в другой, где Ипполит Матвеевич, направляясь в Старгород за тёщиными сокровищами, неотвратимо движется навстречу великому комбинатору… Они едут, преследуя важную цель, – к ней-то пружина и крепится, хотя раскрутиться может совсем в другую сторону. А мой Олег зачем приехал в новый город? – подумал я. – Перевели служить родителей – это не зачем, а почему. Но тут же нашёл оправдание: те герои взрослые, а ему двенадцать, какая в эти годы может быть цель? Причины вполне достаточно.

А девчонки появились не просто так: одна из них, Кристина, склоняется в темноте над Андреем, блестят хулиганские глаза… Постельная сцена, обстоятельно-детальная, как спортивный репортаж, украшенный сравнениями и метафорами. Это, как я понял через несколько лет, мы видели ещё не полный авторский вариант. Таня, сидящая рядом, фыркнула; я ощутил, как она возвращается в комнату. «Что такое?» – спросил движением бровей. Таня, кивнув на страницы, скорчила гримасу, которую можно было перевести как «фи».

– Девушка, вы стали ханжой?

– Упаси боже, не в этом дело. Просто… ну помнишь, я прочитала по телефону отрывок, а ты сказал, что автор хочет выражаться гладко и красиво там, где это не нужно? Вот здесь это в сто раз более заметно. И в тысячу раз более неуместно. Где угодно, только не здесь.

Наверное, она была права.

– Саш, когда у твоих ребят дойдёт понимаешь до чего, а дойдёт обязательно, и не спорь, – Таня подтолкнула меня, – пожалуйста, обойдись без наглых солдат-захватчиков… и особенно без эдиповых заморочек. Обещаешь?

– Торжественно.

– Что торжественно?

– Клянусь.

– Тогда я спокойна, искусство на верном пути.

– И в надёжных руках, – добавил я, притянув её к себе. – Тань, кто босиком после болезни?

– Тот я. Да не холодно, топят же.

– Проверю. Правда тёплые…

– Как всегда.

– Но всё-таки надень носки, пожалуйста. Или дай мне, сам надену.

– Ладно, уговорил. Заботливый…

А потом мы вновь погружались в душевные терзания Лучникова, вместе с ним колеся по фантастическому Южному берегу. Хотел бы я жить в таком Крыму? Точного ответа пока не знал, но… попробовал бы с удовольствием. И Таня сказала, что не против, совсем не против, особенно после того как встретила на последней странице собственное имя. Там возникла Татьяна – вероятно, главная любовь героя, с которой он расстался по какой-то причине и вновь случайно встретился. «Он смотрел на её плащ, туго перетянутый в талии, на милый пук выцветших волос, небрежно схваченный на затылке, на загорелое красивое лицо и лучики морщинок, идущие к уху, будто вожжи к лошади». Здесь уж я поморщился: автор несомненно хотел представить свою Таню трепетной ланью, но одним сравнением зачем-то превратил в кобылу. Конечно, тоже благородное, красивое животное, но всё-таки… Да и морщинки к уху, если точно представить, идут скорее как вожжи от лошади к седоку.

Тут мы посмотрели на часы: не так много времени оставалось до репетиции. Таня, попросив обождать несколько минут, поставила в магнитофон кассету, нажала клавишу воспроизведения. Зазвучала приятная, ритмичная музыка. Нежнейший женский голос: девушка скорее не пела, а говорила полушёпотом, будто приглашая в спальню. Впечатление было, что она тратит на звук едва ли четверть набранного воздуха, остальное – на то, чтобы лёгким дыханием щекотать микрофон. Ему, должно быть, приятно… Голос был знаком, я недавно слышал по радио другую песню в её исполнении, но не с начала и не до конца, поэтому не знал имени.