– Кто это? – спросил я.

– Твоя Франсуаза Арди.

– Почему моя?

– Ну ваша с Оксанкой. Нравится?

– Очень мило, но по фотографии представлял её не такой, более хлёсткой, что ли…

– Я тоже, – кивнула Таня, – романтично, но немного анемично. Всё-таки самой важной и близкой французской певицей для нас была и остаётся Эдит Пиаф.

И внезапно пропела на одном дыхании:

Мгновенно переполнив комнату через край.

– Ох ничего ж себе! Тань, надо повторить это там, – кивнул я в направлении школы.

– Я же не знаю язык, это какая-то белиберда, похожая на слова.

– Ни за что бы не догадался. А если выучить?

– Подумаю. Давай собираться, пойдём.

После новогодних концертов аппаратура нашей группы вернулась в подвал. Снова выйти оттуда ей предстояло восьмого марта – может быть, в Дом Офицеров, а девятого мая – скорее всего, прокатиться в Севастополь. Для этих гастролей мы взялись учить «Майский вальс» Игоря Лученка. Все поводы были замечательные, правильные, но я уже не раз убеждался, что больше ценю спонтанность. Пусть остаются формальные предлоги, но ведь они довольно редки, и насколько интереснее выступить просто потому, что сегодня есть настроение и обещали прийти друзья! Василий Васильевич разговаривал с директором Евгенией Максимовной насчёт открытых репетиций – один или два раза в неделю, в подвале, со свободным входом для всех желающих. Если разрешит, – заверил он нас, – попробуем в одну из ближайших пятниц.

Василий старался не подавать виду, что нервничает, но почти бросил рассказывать музыкальные анекдоты и вечерами сразу убегал домой. Даже я чувствовал, что жена на восьмом месяце – это очень, очень серьёзно, а Таня с Мариной втихомолку жалели его и в открытую успокаивали. Сейчас ему стало вроде бы легче: из Харькова приехала мама Лизы Владимировны, молодая энергичная пенсионерка, и взяла на себя часть хозяйственных забот. Но, с другой стороны, Лиза, понимая, как важен для него ансамбль, сама напоминала о репетициях и просила не волноваться, а любезная тёща была далека от этих тонкостей и всё явственнее начинала ворчать.

– Давайте споём для неё песню, – предложил я на днях, – вот эту:

– Подхалимаж, говорите? – задумался Василий. – А петь придётся мне… Что ж делать, попробуем.

Тогда же записал с моего голоса мелодию, подобрал аккорды, и сегодня мы впервые играли тёщу вместе. До конца так и не дошли, но в каждой новой попытке кололись чуть позже предыдущей. В последний раз кое-как дотерпели до слов:

И грохнули таким хохотом, что я перепутал лады, а Таня чуть не выпала из-за установки.

– Чего ржёте?! – спросил Василий, но тут не удержался сам. – Ладно, надежда есть, – продолжил, махнув рукой, – маленькая, но хоть так…

У нас появилась ещё одна забота: найти и воспитать клавишника, который на будущий год заменил бы Марину, и, возможно, гитариста, способного играть соло. Музыкальная школа в городке действовала несколько лет до моего приезда, потом закрывалась, а последние два года вновь работали классы фортепиано и аккордеона, но занимались там малыши. Надеяться нам приходилось на самоучек или на тех, кто научился чему-либо раньше, до Солнечного. На следующее утро, в самом начале второго урока, репродуктор в классе проснулся, откашлялся и голосом Тани объявил, что сегодня в три часа в актовом зале состоится прослушивание музыкантов во второй состав ансамбля. Об этом же извещали объявления, приколотые нами к стендам на всех этажах и в столовой. В назначенное время мы сидели на первом ряду: Таня, Марина, я, Андрей Тарасов, а также попутчики – Оля Елагина и Серёга Изурин. Эти двое очень подружились с виноградных времён, хоть, кажется, и не так близко, как мы с Таней.

Играть в ансамбле захотели четыре девочки. Марина, взяв на себя роль распорядителя, по одной провожала их на сцену, усаживала за пианино. Нам понравилась Кира Садовых из девятого «Б», невысокая кудрявая блондиночка с аквамариновыми глазами, замечательно сыгравшая вальс Арама Хачатуряна и песню «Земля, где так много разлук». Изурин потребовал «Мурку» – Кира улыбнулась, выдала «Мурку» и немедленно была приглашена к половине восьмого в подвал. А когда уже думали расходиться, в дверь постучали, на пороге остановилась Майя Думбадзе, одноклассница Андрея и младшая на год сестра Германа. «Заходи смелее», – показали мы жестами. Майя вошла и, помявшись, тихо спросила, нужен ли нам скрипач. Мы переглянулись. Четыре песни Вертинского, два романса на стихи Виктории… Как не подумали раньше?

– Скрипач нужен! Показывай.

– У меня скрипка дома. Если бы я знала вчера… Могу сбегать.

– Знаешь что, приходи сразу в подвал к половине восьмого, там и послушаем, – сказала Марина.

Вечером в подвале Майя без запинки сыграла несколько песен из нашего репертуара.

– У нас была соседка с музыкальным училищем, – рассказала она, – работала машинисткой, больше негде. Но музыку не хотела бросать и вот два года меня учила, потом уехала. Я уже дальше сама…

Обе новые участницы были довольны и смущены. Майя, кстати, имела куда более характерный облик, нежели брат: смуглое лицо, нос с горбинкой, жгучие тёмные глаза, только волосы – светло-каштановые, волнистые и пышные. Кажется, она не бросала на меня никаких особенных взглядов, не выделяла из всех – отсюда я сделал вывод, что Герман не рассказал ей о происшествии на заднем дворе. И правильно, я бы на его месте сам помалкивал.

На Танин адрес, предназначенное нам обоим, пришло письмо от Всеволода, ленинградского знакомого. Кроме тетрадного листа, из пухлого конверта мы вынули сложенный и хитро склеенный по краю номер свободной прибалтийской газеты. «Склеил, чтобы было понятно, вскрывали письмо или нет, – объяснял Всеволод в постскриптуме, – а то многие жалуются на перлюстрацию». Нам жаловаться не приходилось: газета и конверт выглядели нетронутыми. В письме Сева ответил на вопросы, которые не слышал, но предугадал. Станислав – бывший военный переводчик, уволенный из рядов за раздолбайский характер и чинонепочитание. Лет ему оказалось не под тридцать, а уже тридцать пять. Свободно владея многими языками, на гражданке он устроился в кооператив, занимающийся подготовкой к поступлению в вузы. Все, кого мы видели в тот вечер, – его нынешние и бывшие ученики, кроме Аси, она – соседка по квартире, влюблённая в него с детства. Да и Стас без неё жить не может, хоть и выделывается, – писал Всеволод, – а вот причём здесь Ёзель и тётя Хая – тайна, покрытая жутью. Кто пытался разгадать, тот теперь хромой и заикается… Самая правдоподобная версия – то, что она поднимает хай во время его похождений и ругается нешуточно.