После волнений от премьерного показа и праздничного ужина Клодин несколько остыла, проснувшись в пустой кровати с обычными сомнениями и колебаниями. Большой мукой было заставить себя встать и заняться работой, сидя в одиночестве в той самой галерее, которая гудела еще вчера вечером, и просиживая стул на тот случай, если кто-нибудь заинтересуется и надумает купить.

Вроде мужчины, который только что зашел. Всего второй человек после полудня. Утро прошло чудесно, посетители не проходили мимо, но после ленча она могла бы просто закрываться. Собственно, именно об этом Клодин и подумывала, когда послышался зуммер и дверь открылась. И вошел он.

Клодин уже почти собралась с духом, чтобы выйти из-за стола и представиться, когда он повернулся к ней.

— Она очень талантлива, как вы считаете?

Это заставило Клодин застыть на месте. Как ответить? Можно, например, сказать, что так уж получилось, и художник — она, и большое спасибо. Или притвориться, изобразить сотрудницу галереи, кем он ее, вероятно, считает.

— Ей было бы приятно услышать это от вас, — ответила Клодин, чувствуя, что краснеет шея. Ругая себя, что не хватило смелости сказать правду. — Любому художнику было бы приятно.

— По-настоящему хорошая кисть. — Он стоял перед полотном, подписанным «Зрелость-2»: две стеклянные банки, наполненные инжиром, плоды странно искажены из-за разной толщины стекла. — Она владеет цветом, игрой теней. Реальная текстура. А когда видишь плоды, прижатые к стенкам банок, создается реальное ощущение... не знаю... — Он посмотрел под ноги, будто слово, которое искал, находилось там. — Формы, мне кажется. Жизни.

На мгновение Клодин подумалось, что он решил приударить за ней. Прием, отработанный на девицах из магазинов — именно за этот сорт он ее сейчас и держит, — чтобы завязать разговор. Легкий флирт.

Но Клодин не была в этом уверена. Он и в самом деле смотрел на картину, и все, что о ней сказал — то, как банка меняла форму плодов либо из-за толщины стекла, либо из-за соприкосновения, — были именно те эффекты, которых она добивалась.

Потом он взглянул на карточку с названием, чтобы увидеть цену, и кивнул, словно такую и ожидал.

— Я должен был прийти на открытие вчера вечером, но задержался. Вы ходили? Было здорово?

Его слова заставили девушку затаить дыхание. Ведь этого не может быть! Ведь это не знакомый сестры, который вчера не пришел? Мужчина, с которым Дельфи пыталась ее свести? Нет, этого просто не может быть...

— Да. Ходила. Все прошло великолепно. Вы знакомы с художницей?

Незнакомец покачал головой:

— Я познакомился с ее сестрой на вечеринке. Она пригласила меня. Очень жаль, что я пропустил открытие.

Значит, это и правда он. Клодин не могла поверить. У нее забурлило в животе. Она кое-как заставила себя заговорить.

— Что ж, вы смотрите картины сейчас. Это главная работа.

— К тому же, видно, она кое-что продала.

— Они с ума посходили.

— Не нужно сходить с ума, чтобы разглядеть такой талант, — ответил он.

Мужчина подошел к столу, обернулся, посмотрел по сторонам, словно собирался что-то сказать по секрету — или предложить прогуляться с ним. Ни то ни другое.

— Нет ли чего-нибудь, знаете... хоть немного менее... дорогого?

Не то, что Клодин ожидала. У нее едва ворочался язык.

— Есть маленькая. У окна. Лимоны на тарелке.

Он подошел и посмотрел на картину. Отошел на шаг, затем склонился, взглянул на цену. Это ей понравилось. Сначала посмотрел на картину, прежде чем выяснить, сколько она стоит.

— Четыре тысячи. — Ей удалось выговорить только эти слова.

Словно он не умел читать.

— Она очень хороша. Я беру ее.

Он вернулся к столу и вытащил из внутреннего кармана чековую книжку. Когда открыл ее, Клодин удалось прочесть, вверх тормашками, имя: Д. Жако. Так звали не пришедшего на показ мужчину Дельфи? Она не могла вспомнить, произносила ли сестра имя. Но помнила, как та его описывала. А он и впрямь не похож на полицейского. Легкий льняной пиджак, блестящие черные волосы, схваченные в хвост, красивые ногти, джинсы и холщовые туфли на босу ногу. Он напоминал ей футболиста, Жинола, с рекламы в кафе. Но не такой красивый. Что-то от Депардье огрубляет лицо. Но все же очень, очень привлекательный. И голос красивый, тихий и одновременно твердый. А глаза... Ей было бы непросто смешать краски, чтобы получить такой зеленый цвет, мягкий, неуловимый, полупрозрачный, словно внутренние поверхности некоторых листьев.

— На чье имя выписывать чек? — спросил он, глядя на нее.

— На имя художницы, Клодин Эддо, — ответила она. Он заполнил чек и вручил ей.

— Спасибо, мсье. Уверена, что картина будет радовать вас.

— Уверен, что так и будет. Скажите, а через какое время я могу ее забрать?

— Если дадите адрес, мы сможем ее вам доставить. Или же заберете картину после закрытия выставки.

— Это когда?

— В пятницу. — Клодин понимала, что говорит не то, что нужно, но уже не в силах была что-либо поправить. — Мы закрываемся в шесть.

Он кивнул, улыбнулся.

— Я еще приду. Может, посчастливится повидаться с художницей и лично ее поблагодарить. — С этими словами он положил чековую книжку в карман, кивнул на прощание и вышел из галереи.

Клодин корила себя за то, что изображала продавщицу и не призналась ему, кто она на самом деле. Как же будет не удобно, когда он откроет правду! А он наверняка все узнает, когда придет забирать картину в пятницу вечером.

И он даже не попытался ухаживать. Она не могла сказать, что было хуже. Следующие два часа Клодин против воли пыталась припомнить, было ли у него обручальное кольцо.

Ошибка. Водяной допустил ошибку. Погрешность в оценке, мимолетная прихоть, появившаяся из ниоткуда, и схема дала сбой.

Хладнокровное убийство Берты Мордэ и обнаружение ее трупа в Лестаке вряд ли кого-то сильно удивило бы — всего лишь очередное имя в списке жертв Водяного. Какая-то косметичка из Сен-Пьер. Ну и что? Несколько телевизионных репортажей, немного рукописной прозы в местных газетах и, уже со стороны; полиции, обычные пустые обещания удвоить усилия по поимке ее убийцы. Вот и все. Другими словами, немного. Так было в Ла-Рошеле, в Дьепе... Так должно было быть и здесь, в Марселе.

Но Берта Мордэ не была убита. Ни хладнокровно, ни то, ни как бы там ни было еще. По какой-то властной не данной прихоти ей было позволено сесть в машину и уехать. Просто так. Пять недель слежки, собирания сведений о будущей жертве — подбирался к ней сзади в очереди за кофе и круассанами в ее любимом кафе, да так близко, что ощущал запах мыла от ее кожи. Но в одно мгновение план изменился, и она ускользнула. Счастливица. Вся работа впустую.