Я не пытаюсь ставить роман «Шанхай баобэй» в один ряд с какими бы то ни было классическими произведениями мировой или какой-то отдельной страны литературой. Я просто хочу повторить, что каждое произведение человека может при желании и тщательном взгляде на него сказать много больше, чем его фабула и язык. Всё это мне необходимо для того, чтобы постараться освободиться от понимания эротики (даже и порнографии – кто провёл грань между ними?) лишь в качестве скабрёзности, средства возбуждения низменных инстинктов, происков дьявола ли, жидомасонов ли в целях деградации человечества.

Предвижу замечания некоторых, зачем де строить какие бы то ни было «теории» на каком-то маргинальном явлении, коим является почти порнографическая литература представителя маргинального же (богема!) слоя китайского общества. Однако есть мнение, что для цивилизационного анализа любого государства небесполезно изучение текстов вокала и рокеров, в том числе[865].

В этой связи (чего скрывать, в качестве подпорки своим «штудиям») хотелось бы опереться на одно высказывание А. Меня: «Каннибальские культы доколумбовой Америки или нацизм – это тоже, увы, есть проявление духовности»[866], то есть культуры. И обратиться к уже цитированному ранее автору [867], который прежде всего говорит о том, что каждый момент существования культуры («от субъекта культуры до культуры как мета-субъекта») есть изменение и переход, а значит, «жизнь на границах – и в отношении смыслов, и в отношении хронологии их трансформации». И если статичное состояние культуры – форма жизни культуры как определённой системы, то всегда появляется некий субъект, находящийся в статичном состоянии культуры, который вследствие особенностей своей психики склонен к реализации идеи перехода – культурно-заданной идеи, замечает при этом автор.

Переход подготавливается возникновением внутри системы дис-системных элементов, которые чаще всего долго остаются незамеченными, так как культурное сознание до поры до времени улавливает лишь то, что обозначено системно.

Инновационная субкультура первоначально хаотизирует систему, но «впоследствии, побеждая в конкуренции, она заново упорядочивает её и интегрирует».

Пограничная эпоха, в течение которой совершается переход, условно может быть разделена на период малых переходов, скорее предшествий оному, значительных явлений в этой сфере и периода, когда выявляются смысл и масштаб произошедших изменений. Причём чаще всего старое не отсекается, а пребывает с новым в конкурентном и симбиотическом существовании.

«На протяжении периода втягивания в зону пограничья… возникают различные варианты пограничного, порогового, предельного, порубежного, трансгрессивного творческого сознания. Нагнетание синонимов – результат стремления передать различные оттенки творческой ментальности пограничья. В пороговом сознании медицина и культура часто сближаются и в метафорическом, и в прямом значении в самих типах творческих субъектов». При этом отдельные выдающиеся творцы сигнализируют о вступлении в период пограничной динамики развития «и своим творчеством, и своими особыми индивидуальными повадками». «Но культура в целом осознаёт, что переход состоялся, только постфактум». Это происходит и в силу того, что художественное творчество – «это опережающая, интуирующая часть культуры, её угадывающий и предвещающий “орган”».

Что касается высказывания редактора «Кайфана» о том, что «нынешнее громогласное обсуждение секса подрывает тысячелетние традиции Китая», то мне представляется несколько странным, что ни автор романа, ни редактор «Кайфана» ни словом не упомянули о даосской традиции, в философии которой разработана цельная концепция о роли секса в жизни человека, созданы практики и методики занятия половой любовью. «Две тысячи лет назад, если не намного раньше, древние исцелители – даосы – писали откровенные, ясные книги о любви и сексе. Они не были похотливы или застенчивы, ибо относились к занятиям любовью как необходимым для физического и умственного здоровья и благополучия мужчин и женщин». Даже, утверждают некоторые, мастерство секса – гарантия гормонального баланса. По словам древних, гармония инь и ян, то, что понимали даосы под гормональным балансом, достигается тем, что «жизненно необходимо больше заниматься любовью», в противном случае гармонии инь и ян, столь существенной для здоровья и долголетия мужчины и женщины, не достигнуть[868].

Казалось бы, какой мог быть сделан хороший ход – отослать критиков к одной из национальных традиций. Но ведь это – лишь одна из традиций, традиция, в рамках которой «сексуальность, отнюдь не вытесненная в сферу тайного и апокрифического, оказывается стержнем умственной и практической деятельности»[869].

Даосы своими сексуальными практиками как бы вывели половые отношения из сферы просто продолжения рода, вида, возведя их в один из немаловажных компонентов поисков Дао, пути достижения (или, скорее, стремления к) индивидуального если не бессмертия, то уж долголетия пренепременно. Но Китай всё же считается страной преимущественно конфуцианской, а вовсе не даосской. И как пишет К. Скиппер, «начиная со средневековья, пуританское конфуцианство и буддийский аскетизм с успехом»[870] привели к тому, что, «несмотря на свою длительную историю», эти сексуальные упражнения и обычаи «плохо известны в Китае вне даосских кругов». «Ещё менее известны они на Западе»[871], пишет К. Скиппер, и дополняет: «После открытия Китая европейцами ситуация обострилась вследствие чувства стыдливости». Очень интересные сведения приводятся в статье Р. ван Гулика. Восстановлением частично потерянных, частично сохранившихся лишь в Японии классических сочинений по «искусству брачных покоев» занимался в Китае в начале ХХ века некий Е Дэхуй, приступивший к работе в 1903 году и издавший полный ксилограф в 1914-м. Но «тем самым он сильно эпатировал своих старомодных учёных-современников, и его научная репутация была основательно подорвана, причём настолько, что даже его трагическа.ru.ель (он был убит бандитами) не вызвала особых сожалений. Подобное нетерпимое отношение тем более многозначительно, поскольку китайские учёные обладают, как правило, достойным похвалы широким взглядом на всё, что касается дел литературных. Они имеют обыкновение судить об учёности человека по количеству его трудов, не принимая во внимание нравственные проступки и политические ошибки». Но секс, подчёркивает ван Гулик, является исключением: «Как только учёный осмеливается писать о подобных специфических сюжетах, он немедленно подвергается остракизму»[872]. По мнению ван Гулика, это свидетельствует, «насколько прочно увязли образованные китайцы эпохи Цин в собственных сексуальных запретах»[873].

В этой связи представляется интересным исследование В.С. Ад-жимамудовой о Юй Дафу – «кумире молодой интеллигенции»[874] Китая 20-30-х годов прошлого столетия. Естественно, моё внимание привлёк прежде всего (поскольку «по теме») раздел о повести «Омут», в которой автор «порвал с традиционностью. Его (этого произведения. 一 Э.С.) значение велико не только в чисто литературной сфере, но и в общественной жизни, морали», писал один из современников. Герой романа «восприимчив к красоте, к поэзии, исполнен священной любви к природе». В произведении были затронуты все волнующие молодёжь проблемы: и патриотизм, и униженное национальное чувство, что