в главе III этой работы. А ведь было основание под этими «страхами»! Просто факты этого как бы потерялись в истории. З. Фрейд работал в области человеческой психики. А на другой стороне земного шара человек пытался на практике очистить сексуальные отношения от нароста романтической любви.

И тем не менее всегда и до сих пор, во всех обществах, в том числе и в тех, что мы называем западным миром, всегда находится некий человек, который инициирует (в одиночку или поднимая некое сообщество) запрет на стиль жизни, формы брачных или личностных отношений, на продажу или наличие в библиотеках некоей книги, которые, по его представлениям о мире и о себе, чреваты жуткой опасностью для жизни духа и тела других его сограждан.

Скандалы на этой почве, в том числе и по поводу публикации романов, подобных «Шанхай баобэй», происходили и происходят и в других странах. Только вот ход этих процессов сильно разнится. Так, в «Иностранной литературе»[904] подробно описан процесс публикации подобных произведений и изданий, в том числе «Тропика Рака» Генри Миллера и «Лолиты» Владимира Набокова. Эти перипетии весьма захватывающи, но мне интересно лишь то, что в период маккартизма (а может быть, это чисто хронологическое совпадение?) книги подобного содержания можно было купить лишь в специальных магазинах (и не лежали они при этом на открытых полках), а некоторые требовали их изъятия из торговли и библиотек вовсе. Многочисленные судебные тяжбы по поводу того или иного издания должны были, считается, примирять озабоченность общественности «разгулом секса» и «сексуальной безнравственности» с непререкаемым требованием первой поправки Конституции США, гласящей, что свобода слова и прессы не может быть ущемлена правительством. И лишь в 1957 году издатель эротическо-художественного журнала «Американская Афродита» Сэмюэль Рот (будучи осуждённым по закону о непристойности) обратился в Верховный суд США: слушалось дело «Рот против Соединённых Штатов». Написанное членом этого суда Уильямом Бреннаном определение сыграло революционную роль в пересмотре правовых норм при рассмотрении дел о «непристойных» публикациях. Издатели начали безбоязненно печатать произведения, в которых неприкрыто изображался секс, и суды стали более благосклонно относиться к раскрепощённому отображению секса (в тех случаях, если опубликованная вещь «обладала несомненными литературными достоинствами» или «хотя бы незначительной общественной значимостью»)[905]. То есть в странах, где наличествует гражданское общество, у его членов есть формы и способы с помощью закона отстаивать своё право читать (не говоря уж о праве писать) по собственному выбору. «Американский союз гражданских свобод» по инициативе отдельных граждан или издателей и книготорговцев доказывал через суд, что без права читать остаются пустой декларацией все прочие конституционно гарантированные права[906]. Естественно, что любое произведение в любом сообществе разными его членами рассматривается весьма различно. Кто-то 一 пуритане по духовному складу или воспитанию – видят лишь одни непристойности (как говаривала одна моя коллега по поводу книги для молодых супругов, изданной в ГДР где-то в конце 60-х годов, «очень приличным языком, но тааакое написано!»). И в этом смысле весьма интересна судьба судьи Сэмюэла Эпстайна, воспитанного в семье раввинов-ортодоксов, швырнувшего об стенку «Тропик Рака» после прочтения первого кусочка из книги и тем не менее очень много сделавшего для снятия запрета на продажу этой книги в штате Иллинойс, несмотря на угрозы и психологическое давление, которому он подвергался. Он рассказал потом газетчикам, что вовсе не одобрял книгу. «Тем не менее я же присягнул исполнять закон… было установлено, что книги, которые имеют хотя малейшую общественную значимость, но содержат непривычные идеи, спорные идеи, даже идеи, идущие вразрез с общепринятым мнением, 一 подпадают под защиту первой и четырнадцатой поправок Конституции Соединённых Штатов»[907]. Были люди, которые писали о том же «Тропике Рака» курсовые сочинения (ещё за двадцать лет до этих судебных страстей, купив книгу, изданную в Мексике) под названием «Генри Миллер против нашего образа жизни». Они видели в этой, «непристойной», с точки зрения других, книге отражение социально-психологических разломов, происшедших в мире после Первой мировой войны. Они называли «Тропик Рака» «эпитафией целому поколению американских писателей и художников, эмигрировавших в Париж» в 20-30-х годах ХХ века[908]. Другие, подходя с литературоведческих позиций, оценивали подобные романы как попытки пишущих сломать традиционные каноны романа, предполагали, что в раскрепощённой шокирующей манере подобные произведения помогали высвободиться из-под бремени творческой самоцензуры, называя их «полезными опытами для понимания силы изречённого слова» [909]. Кто-то признавал, что романы типа «Тропика Рака» дают «отвратительные картины больной цивилизации, а болезнь ведь и следует изображать в болезненных образах»[910].А были и «вполне приличные люди», которые, как, например, уже упомянутый судья Бреннан, считали, что является закономерным даже и самое своеобразное «обсуждение проблемы» секса 一 этого «великого и таинственного импульса человеческой жизни», «предмета пристального интереса во все времена».

Но все эти дискуссии, публицистика, судебные дебаты (а подобное происходило так или иначе и во Франции, и в Англии тоже) 一 это из истории тех стран, где есть гражданское общество, право на индивидуальность, осознанное и закреплённое конституцией, то есть суть права личности, которые будут защищать судьи, лично в исходе дела, по существу, не заинтересованные ни в чём (кроме гонорара, естественно), представители власти и общества, которые будут отстаивать право других иметь нечто при их желании, что не по нраву другим. И в любом обществе есть люди, восхищающиеся всем тем, что взрывает устоявшиеся традиции и нормы, причём им неважно, в каком смысле и в каком направлении идёт процесс, особенно если всё это направлено против истеблишмента. Но в западных обществах (есть такое убеждение или миф?) есть некие границы, в которых всё же удерживается стремление выйти за оные до наступления «беспредела». Возможно, причиной тому является и то, что мы с некоторых пор называем гласностью, 一 привычка и навык обсуждать всё публично, если и не достигая, то пытаясь достичь некоего консенсуса различных интересов.

В том самом выражении «любовь и голод правят миром», которые-де, с одной стороны, «коренятся в архаических глубинах человеческого бытия», а с другой 一 «стали в ХХ веке не только мировой религией, но и мировой философией № 1», судя по всему, говорится о любви не высокой, возвышенной, а о той, которой «занимаются», 一 то есть всё о том же сексе, о половой любви. (Собственно в этом случае очень хорошо иллюстрируется «затёртость» нашего языка, нашего словарного запаса: существительное – должное характеризовать категориальное значение предметности, ни о чём конкретном не говорит, пока вы не присоедините к нему прилагательное 一 должное, казалось бы, раскрывать лишь качества,