Не могло быть у нее любовников и после того, как она стала его женой. Он следил, чтобы она была постоянно занята, утверждал свои права на нее так часто, как мог. И все же, разуверяя себя, он помнил, что в последнее время она пребывала в подавленном настроении, помнил, как она плакала, когда он ласкал ее.

– Вам известно его имя?

Мать Хиллари подумала и покачала головой:

– С тех пор прошло несколько лет, все это время меня занимали более важные дела. По-моему, он был нормандец, не англичанин. Но, очевидно, раз она теперь ваша жена, значит, они давно расстались.

Роберт кивнул.

– Очевидно, – деревянным голосом согласился он.

– Для меня это такое же потрясение, как и для вас, – сказала монахиня. – Но я также была рада узнать, что ее судьба сложилась благополучно и она нашла себе хорошего мужа. Честно говоря, я опасалась, что она окончит жизнь в сточной канаве.

Роберт улыбнулся одними губами:

– Прошлое осталось в прошлом. Лучшей спутницы в жизни я и желать бы не мог, и я горячо люблю ее, – ответил он, задаваясь вопросом, сколь же все-таки велика его любовь.

Стук в дверь возвестил о приходе управляющего, который должен был показать Роберту монастырские отары. Роберт живо вскочил на ноги, стремясь поскорей покинуть покои настоятельницы и уйти из-под ее слишком пристального взгляда.

После ухода гостя мать Хиллари налила себе еще полчаши вина, что с ее стороны было грешно и глупо, поскольку она уже выпила одну полную чашу на пустой желудок, однако ей требовалось нечто большее, чем молитва, дабы унять дрожь в руках. Некогда она любила принимать гостей, любила вести переговоры с торговцами и угождать епископу во время его посещений монастыря, но теперь она стала слишком стара для подобной деятельности, и беседа с Робертом Уиллоби оставила ее без сил. Она выпила вино, а затем опустила подбородок на грудь и захрапела. Часом позже она резко проснулась, разбуженная звоном колоколов, призывающих к дневной службе. Память у нее была ясная, как прозрачное стекло.

Управляющий повел Роберта мимо расчищенного участка, где трудились каменщики. Настоятельница быстро нашла применение дополнительной прибыли, полученной благодаря щедрости де Лаполя, который платил ей на три марки больше за каждый мешок, отметил Роберт и поинтересовался у своего спутника, что за помещения здесь строятся.

– Приют для богатых вдов и им подобных. Для женщин, которые хотят уйти от мира, не принимая пострига. – Управляющий махнул рукой. – За деньги или доходы с аренды недвижимости они селятся здесь и живут до самой смерти под присмотром монахинь, врачующих их душевные и телесные недуги.

– Понятно. – Роберт задумчивым взглядом окинул строение. Ему не давал покоя другой вопрос, относительно его жены, но он отказывался признать его существование. – И что, выгодное дело?

– Да, только хлопот гораздо больше, чем с овцами, – сухо ответил управляющий. – В настоящее время у нас четыре постоялицы, живут вон в тех строениях у стены. – Он показал на ряд опрятных зданий вдалеке по правую руку от себя, – Иногда женщины удаляются сюда по собственной воле, но чаще решение за них принимают родные, желающие обеспечить им тихое надежное пристанище.

– Интересно, – прокомментировал Роберт, прекрасно понимая, что за тактичным выражением «обеспечить им тихое надежное пристанище» кроется жестокое «избавиться от них». Вне сомнения, монастырь Святой Екатерины неплохо наживается на чужом несчастье. Его уважение к настоятельнице возросло десятикратно.

Когда он вернулся с пастбищ на болотах, сейчас иссушенных палящим солнцем, мать Хиллари ждала его, словно маленькая черная птичка – предвестница беды.

– Того молодого человека, – сообщила она ему, – звали Николас де Кан.

Десятый день сентября выдался особенно гнетущим. Туалет Мириэл состоял из тончайшей хлопковой нижней сорочки, шелкового платья и легкого платка, но она все равно задыхалась. Цвет неба менялся в течение дня: утренняя голубизна постепенно сгущалась, сначала приобретя нежную синеву цветков иссопа и льна, а теперь уже и яркую сочность вайды с фиолетовыми разводами. Воздух был неподвижный – ни один поникший листик не шелохнется, не всколыхнутся простыни, сохнущие на веревке в саду.

– Грядет страшная буря, – сказала одна из прядильщиц по имени Хилдит. Она подняла глаза к потемневшему небу, не прекращая сучить пряжу, – да так ловко и быстро, что за движениями ее пальцев было не уследить. – Если урожай еще не убран, то потом убирать будет нечего.

– Буря вот-вот должна разразиться, – отозвалась Мириэл, сама еле шевеля руками. – Небо уже не в силах сдерживаться. – Она глянула на Уилла. Песик лежал у ее ног, вывалив свой розовый язычок; его бока раздувались, словно кузнечные мехи. В то последнее плавание вместе с Николасом на море поднялся шторм. Она помнила отблески молнии на своих веках, помнила, как их тела сливались и отстранялись друг от друга под шум дождя, а раскаты грома заглушали их крики, которые они и сами пытались подавить. Восхитительное самоуничтожение. Тогда риск ей казался оправданным, а в итоге выяснилось, что она губила себя напрасно.

Хилдит сунула за пояс ручную прялку и пошла снимать простыни. Мириэл тоже поднялась к, одолеваемая тревогой, побрела к мастерской. Ткачи со стуком гоняли по станкам челноки. Молодой Уолтер от усердия даже высунул язык; на пушащихся усиках над его верхней губой блестели капельки пота.

С улицы донесся стук копыт по выжженной земле. Мириэл подошла к двери и увидела въехавшего во двор Роберта. Он спешился. Одежда на нем посерела от дорожной пыли, кожа имела оттенок ее лучшей ткани, по лицу ручьями струился пот. Будучи одним из уважаемых жителей города, он не мог позволить себе появиться на коне в городе в одних только нижних штанах-брэ и рубахе и потому, соблюдая условности, вынужден был путешествовать в тунике и плотных шоссах.

У Мириэл упало сердце. Ей меньше всего хотелось целовать мужа, но она заставила себя подойти к нему и в знак приветствия покорно чмокнуть его в мокрую щеку и раздвинутые губы. В нос ей ударили запахи амбры и нарда, от которых ее едва не вырвало. Она почувствовала на своей талии давление его горячих влажных ладоней.

– Ты, должно быть, умираешь от жажды, – сказала она, отстраняясь от мужа. – Иди сядь в саду, я принесу свежего яблочного сока. Уолтер, оставь станок и займись лошадью.

Юноша с выражением облегчения на лице положил челнок и кинулся выполнять ее поручение. Роберт, снимая на ходу тунику, прошел в сад и тяжело опустился на скамью под яблоней.

Мириэл поклялась себе, что будет Роберту безупречной женой, станет с готовностью удовлетворять любую его прихоть, дабы искупить свою вину перед ним. Но обещание легче дать, чем исполнить. Если бы в основе их партнерства лежали только деловые отношения и строгий холодный расчет, она бы не тяготилась бы данным себе словом. Но близость с ним была ей невыносима. Она не таяла при виде мужа, а его грубые ласки теперь вызывали у нее одно лишь отвращение.