– Какая нелепость! – оборвала его женщина. – Ты знаешь, кто я? Мой муж – Арис Нулис, мегас примикериос. Он посылал щедрые дары твоему монастырю. Поговори с настоятелем. И выдай мне хлеб для моей сестры!

Монах колебался. Но тут заговорила – закричала с грубым уличным произношением – женщина, стоящая перед Софией:

– Ее сестра – шлюха и каждую ночь танцует с венецианцами в таверне Скифия. Если она больна, значит проглотила слишком много итальянских членов.

По толпе пробежал грубый смех, и София посмотрела вниз, но Минерва и Такос были по-прежнему погружены в собственные беды. София не знала, правдиво ли обвинение. Но такое вполне могло быть, и она почувствовала, как растет ее собственная злость на еще одну местную женщину, которая развлекается с «союзниками», приберегающими лучшую еду для себя и позволяющими голодать тем людям, которых пришли защитить.

– Я возьму то, что заслуживаю, – пронзительно заявила богачка.

– Вот чего ты заслуживаешь, – крикнула другая женщина.

Она нагнулась, подобрала с мостовой форума кусок конского навоза и швырнула его той в лицо. Смех стал громче, а метательница выкрикнула:

– Дайте этой сучке одну буханку, и дайте мне мое!

Богачка ахнула, стерла навоз с лица, а потом набросилась на свою обидчицу, выставив длинные ногти. Они сцепились, визжа, и София почувствовала, как ее охватывает ярость, волна, заставляющая броситься вперед вместе с другими. Очередь распалась со всеобщим криком: «Дай мне мое!»

– Нет! Нет! – закричал монах, когда толпа, набросившись на стол, расхватала немногие оставшиеся буханки.

София, бывшая совсем рядом, схватила одну, но ее тут же выхватил рычащий беззубый мужчина. Она ударила его, сильно, ухватилась за хлеб, тот разломился. Спрятав то, что ей досталось, под платье, она обернулась к детям… но они исчезли, растворились в хаосе. Повсюду люди дрались за драгоценные круги, упуская хлеб в грязь и навоз, откуда его вновь выхватывали мужчины и женщины, совали в рот, даже не обтерев. Столы монахов опрокинули, перевернули тележку, откуда они доставали хлеб. Две женщины катались в грязи, не замечая ничего, кроме своей ссоры.

– Минерва! Такос! – кричала София, расталкивая теснящихся людей.

Потом она заметила сына.

– Такос! – снова закричала женщина и бросилась к нему, распихивая всех, кто стоял на пути. – Где Минерва? – крикнула она, схватив мальчика.

– Я не знаю, – всхлипнул он, по лицу текли слезы. – Я держал ее за руку, а потом…

София лихорадочно оглядывалась, выкрикивая имя дочери. Но ее голос терялся в реве толпы.

Не потерялся другой. Другой, громкий и низкий, как рев быка, прорезал шум, и даже София, которая выглядывала дочь, посмотрела на крупного мужчину в запятнанном мясницком фартуке, который стоял на фонтане Афродиты, широко разведя руки.

– Греки! Греки! – кричал он. – Горожане! Я знаю, где есть хлеб. Я знаю, где есть хлеб!

Повторенная фраза умерила шум настолько, чтобы можно было слышать.

– У ублюдочных чужеземцев есть склады, набитые зерном. Они каждый вечер жрут жареных барашков и перепелов, пока мы голодаем!

Эти слова были встречены громкими криками; все больше людей прекращали свою возню и прислушивались.

– Это наш город, верно? – продолжал мужчина. – Так почему венецианцы едят мою пищу? – Он взмахнул кулаком и взревел: – Дай мне мое!

Эти слова кричала женщина из очереди, но теперь их подхватили все. На форуме было около двух сотен людей, и все, как один, бросились к северному выходу, на улицы, ведущие к анклавам чужеземцев. София, сжимая Такоса, не двигалась, надеясь, что когда форум опустеет, она увидит дочь. Но когда последний вопящий человек исчез, остались лишь избитые монахи, перевернутые столы и растоптанный хлеб.

– Пойдем, – сказала София, потянув Такоса за собой.

Она могла только идти за толпой. Минерва затерялась в ней.

– Мама, – произнес Такос, показывая пальцем.

София опустила взгляд. Из-под ее платья выглядывал край хлеба. Она вытащила кусок, разломила его на три части, бо́льшую часть отдала сыну, кусок поменьше припрятала. Они ели на бегу, догнав толпу на перекрестке широкой улицы Мезе.

– Минерва! – кричала София снова и снова.

Но толпа сейчас стала больше – мужчины и женщины выбегали из переулков бедного квартала, который они пересекали, и каждый подхватывал крик, ставший лозунгом ярости, утопивший все прочие слова.

– Дай мне мое!

* * *

Феон был с Константином – смотрел, как тот молится у гробницы своего отца в церкви Христа Пантократора, – когда вбежал солдат. Его шпоры звенели по каменному полу, нарушая тишину и, казалось, заставляя святых на фресках хмуриться еще сильнее. Феон отвел его в сторону, и когда запыхавшийся мужчина немного отдышался, выслушал необходимый минимум его сообщения.

Затем он подошел прямо к императору.

– Ваше величество…

– Новая атака?

– Нет. Ну, в каком-то смысле. Атака изнутри.

Феон пересказал донесение. Константин выслушал, кивнул:

– Я боялся этого. Насколько велика толпа?

– Несколько сотен человек. Но солдат говорит, что она растет с каждой минутой.

– Они остановятся в Амальфийском квартале, как ты думаешь?

– Нет. Они знают – все знают, – что за ним лежат венецианские склады, самые богатые в городе.

Константин повернулся, пошел к двери.

– Их нужно остановить. Если мы потеряем венецианцев… – Он сглотнул. – Я должен остановить их.

– Ваше величество, прошу вас.

Его голос остановил императора, заставил обернуться. Тихо, ибо рядом были другие люди, Феон продолжил:

– Вас любят, это правда. Но не все. Многие считают, что павшие на нас несчастья вызваны не только алчностью чужеземцев, но и проклятием Бога. Потому что мы покинули нашу святую церковь и заключили союз с Римом.

Константин хотел заговорить, но Феон поднял руку:

– Я так не думаю. Но бунт может обернуться по-всякому, и если какие-нибудь вожаки увидят вас, обвинят вас… – Он покачал головой. – Ваше величество, позвольте пойти мне. Если понадобится взять на себя вину, пусть ее возьму я.

Константин несколько мгновений смотрел на него, потом кивнул.

– Ты прав, как всегда, ойкейос.

Он взял Феона за руку, вывел наружу, где тут же стали по стойке «смирно» десять воинов личной императорской гвардии.

– И ты можешь взять нечто большее, чем вину. Возьми моих гвардейцев. Их казармы по пути. Задержись там, собери больше людей, – он сжал руку, – и сокруши этот бунт. Раздави их вожаков, как ядовитых змей.