– Я уже старая… и толстая… и не смогу плясать на канате, – с горечью сказала женщина.

– А я какой? – усмехнулся он.

– Так не тебе ведь на канат лезть, – вздохнула она и вновь посмотрела на тыквы.

– Но ты ведь сможешь подпеть мне верхние «та рен» и «мхо ворн»? – улыбнулся ее муж и посмотрел туда же.

– Ты хочешь сказать, что оставил эти ноты в кабаке? – возмутилась женщина, отворачиваясь от тыкв. – Нашел, что пропивать, оболтус!

– Да у меня давно уже верха не очень, – смущенно оправдывался мужчина. – Если хочешь знать, на последней свадьбе меня только ширга и спасала!

– Я думала, ты просто слишком крепко выпил тогда, – сказала она. – «Та рен» и «мхо ворн», говоришь?

– Когда-то я пел о том, что Верховный Король обязательно вернется. Теперь я просто обязан спеть о том, что это наконец случилось, – решительно сказал он. – А ты подпоешь мне, что-нибудь спляшешь…

– И кувыркаться смогу, и булавами жонглировать, – бойко поддержала его жена.

Она бросила последний взгляд на тыквы и решительно отвернулась.

– И фокусы показывать, – добавил муж. – Все ты сможешь. Да и я тоже. А каната у нас все равно нет.

– И хорошо, – сказала она.

– А тыквы мы заберем с собой, – сказал он.

– И чечевицу, – сказала она.

– Обязательно, – сказал он. – Ты же знаешь, как я люблю чечевичную кашу.

– Знаю, – улыбнулась она.

Вместе они быстро спихнули остатки соломенной крыши и сняли деревянный каркас. Далеко не так быстро, но все же разобрали и сложили рядком тяжелые бревна, служившие стенами. Совсем другие стены и другая крыша выглянули из-под разобранных.

Веселые расписные стены, ярко-желтая крыша… Из-под разрушаемого дома медленно вырастал фургон бродячих жонглеров, фокусников и менестрелей.

– Ты не помнишь, куда мы подевали колеса? – озабоченно спросил он.

– Как удачно, что мы купили ослика, – отозвалась она. – Конечно, помню, любимый!

Они молча посмотрели друг на друга, потому что есть такие вещи, которые просто невозможно передать при помощи слов – а властный голос дороги уже пел, гремел в ускорившемся токе их крови.

* * *

Проницая полным иссушающей ненависти взглядом беспросветный мрак, Голор глядел из потайных складок реальности. Глядел туда, где кипела жизнь. Теплая, живая, воплощенная. Полная искрометной радости бытия. Всего того, чего ему все это бесконечное время не хватало. Ах, как не хватало! Всего того, что всегда служило ему пищей. Всего того, чего по милости ничтожных богов и жалких героев он был лишен. Ну, ничего… они поплатятся… они все поплатятся… Он отомстит. Ох, как он отомстит! Он в полной мере позволит этим ничтожным тварям ощутить весь беспросветный ужас отчаяния и только потом пожрет сущее. Музыка истошных воплей и предсмертных стонов будет сопровождать это его деяние…

Голор с наслаждением вздохнул. Сладость бесконечного отчаяния всех живых существ – ни с чем не сравнимое удовольствие. Достаточно шевельнуть мизинцем и…

Его взгляд упал на парочку пожилых менестрелей, прилаживающих колеса к своему пестрому фургону. Надо же с чего-то начинать! Впрочем, появляться перед ними в полной силе и славе не стоит. Они тут же умрут, и всё. Никакого удовольствия. Они даже испугаться толком не успеют. А вот если послать вместо себя проекцию…

Голор и не подозревал, что заодно с расчетом в нем говорит обыкновеннейший вульгарный страх. Страх, недостойный столь могучего существа. Однако столь долгое развоплощение, когда ему поневоле пришлось быть меньше и ничтожнее всех этих ничтожных тварей, научило его не только ненавидеть отдельные живые существа. Он научился страшиться их. Он посылал проекцию не только потому, что его явление в полной силе просто разрушит эти жалкие человеческие скорлупки, но и потому, что сам того не осознавая, боялся их, маленьких и жалких. Когда-то, очень давно, эти слабые и беззащитные уже сокрушили его.

– Ну, хвала Богам, и это колесо приладили, – вздохнул Эрлиф. – А то я уж начал бояться, что до завтра не уедем.

– Уедем, – посулила Теанрин. – Тыквы я уже сняла. Осталась чечевица, может, еще моркови с луком сколько-то прихватить… и можем трогаться…

– То есть к ночи управимся, – кивнул Эрлиф.

– Должны, – улыбнулась Теанрин.

И проекция Голора шагнула к ним навстречу.

– Ох! Смотри! – выдохнул менестрель, роняя молоток.

– Бежим! – выдохнула его жена, хватая мужа за рукав.

Они нырнули под фургон, выскочили с другой стороны и опрометью бросились в растущие поблизости кусты.

Проекция Голора широко ухмыльнулась и шевельнула мизинцем, испепеляя кусты. На ошарашенных менестрелей посыпался горячий пепел.

– Это он! Он! Я узнал его! – жарко шептал менестрель. – Никто мне не верил, а это он! Такой же, как в Тайном Круге Баллад! Помнишь, я тебе рассказывал, как мне посчастливилось отыскать древнюю рукопись?!

– К демонам рукопись! Бежим! – жена вновь дернула мужа за рукав, и они побежали.

И уткнулись прямо в ноги проекции Голора. Ему-то не составляло никакого труда мгновенно перемещаться в пространстве.

– Так говоришь, ты узнал меня, ничтожный человечек? – прогремела проекция.

– Ты демон зла и погибели! – сказал менестрель, подымаясь на дрожащих ногах. – Ты гнусный Голор, пристанище ужаса и мерзости! Рассадник болезней и всяческой скверны!

– Как приятно, что есть еще те, кто меня помнит, – ухмыльнулась проекция.

– Все, кто тебя помнят – ненавидят, – процедил менестрель. – И те, кто не помнит – тоже!

– Я раздавлю вас, словно червей! – посулила проекция Голора.

– И уподобишься жабе! – откликнулся менестрель.

– Жабы червей не давят, они их едят, – возразила проекция Голора.

– Что ж, значит, ты окажешься даже хуже, чем жаба, – ухмыльнулся менестрель. – Впрочем, ты и так хуже, от жабы хоть какая польза, она дождь вызывать умеет, а от тебя один вред.

– Совсем скоро я вызову дождь, – посулила проекция Голора. – Огненный дождь. Земля закричит от ужаса. Впрочем, ты, жалкий червяк, этого не увидишь. Ты умрешь раньше.

– Огненный дождь! – презрительно фыркнул менестрель. – Огненный дождь любой дурак вызвать может. Достаточно что-нибудь поджечь при сильном ветре. Вот только дурак жабе не ровня. Может, тебе стоило бы у нее чему поучиться?

– А быть может, тебе стоило бы помолчать перед смертью? – взъярилась проекция Голора.

– Вот еще! – откликнулся менестрель. – Мне, в отличие от тебя, всегда есть что сказать, и дураком я при этом не выгляжу.