с красными крестами на круто изогнутым корпусе, за ним в ряд огромные брошенные на произвол судьбы военные корабли с сетками антенн, с подтеками под ноздрями клюзов, страшные в своей бессильной мощи. Справа подваливал к пирсу пассажирский теплоход, а прямо перед Павлом тарахтел, подрабатывая к берегу и с носа высаживая пассажиров, изношенный, крашенный черной краской катер. И все это старое железо ходило ходуном, вздымалось вверх и опускалось вниз в прозрачной матово-голубой воде океана. Клубилась из-под винтов бело-голубая пена, и эта поразительная и спокойная зеленая синева дышала, колыхалась и излучала такую абсолютную силу, что Павел, несмотря на тяжелейшее похмелье, застыл как зачарованный, будто захлебнувшись. Захлебнувшись живой, дышащей синевой, такой неожиданно близкой и такой отстраненно-далекой, и на тысячи безлюдных верст такой же чистой, могучей и будто говорящей: – в каждом заливе, в каждой береговой извилине, в ведре, которое матрос на веревке подымает на палубу, везде я – шевелящийся, дышащий и огромный океан. А у самого берега на полной синего света воде, не приставая к этой синеве, пузырилась, прибиваясь, бурая мазутная грязь.

Павел купил бутылку пива и выпил ее, заев толстым и пряным китайским беляшом из белого теста. Потом долго и тяжело поднимался по заледенелой, засыпанной серым снегом и мусором лестнице, мимо ларьков, прилавков, с ценами, в полтора раз превышающими Красноярские, мимо изможденных бабок за прилавками, мимо протягивающей руку старухи-нищенки, мимо этого измученного города, производящего на фоне невообразимого океана какое-то отчаянное впечателение. Он пришел в номер и не раздеваясь лег на кровать с чувством раздирающей потери, думая о краткости жизни и о том, что никогда уже не будет жить здесь.

Было уже темно, когда Павла разбудил стук в дверь, за которой стояли причесанный и благоухающий Серега и Василич со свежим огнем в глазах. Павел привел себя в порядок, и они пошли в бар, на этом же этаже. Там было пусто, лишь за угловым столиком сидели с выжидающими улыбками три девицы. Василич окинул товарищей львиным взглядом, и они, перемигнувшись, подхватили стулья и подсели к девушкам, не забыв заказать себе водки, по поводу чего одна из девушек, худощавая с лисьим лицом и сильно накрашенными глазами, сказала: «Водка пей земля валяйся».

Светой звали крупную девицу с небольшими глазами на полном крестьянском лице, Олей – худощавую с лисьим лицом и большим вырезом, в котором виднелось начало грудей, Яной – длинноногую плоскую кореянку в коротком малиновом платье. Смущенно морща нос, она все время улыбалась. Девушкам заказали вина, закуски, и Васильич, подняв рюмку, сказал: «Ну, девочки, за знакомство!» Павел выбрал крепкую Свету, Василич лисовидную Олю, а Серега Рукосуев кореянку в малиновом платье.

– Короче, анекдот, – сказал, лыбясь, Серега, – сохатый со страшенного бодунишша из лесу выходит и к ручью. Пьет. Ага. Тут – охотник, и с эскаэса хлесть! хлесть! ему в бочину, – Серега вздрогнул, сползая, схватился за бок и продолжил: – Тот все равно пьет стоит. Этот опять хлесть! хле-есть! Сохатый бошку подымат: да че такое-то, вроде пью-пью, а только хуже и хуже…

Девушки, переглянувшись, вежливо засмеялись, Павел с Васильичем дружно загоготали, а Серега еще несколько раз повторил: «Пью-пью, грит, а все хуже и хуже».

Уже обсудили детали, уже вовсю закусывали и хохотали, как вдруг появилась четвертая девушка. Стройная какой-то невероятной, ослепительной стройностью, она остановилась, ясно улыбаясь и придерживая голой рукой сумочку на длинном тонком ремешке. На ней были черные туфли на высоких каблуках, ярко-оранжевые в крупную сетку чулки на широких резинках и нечто черное шерстяное и очень короткое со шнуровкой на спине. На бедрах между чулками и этой кольчужкой оставалась широкая полоса голой кожи, а низкий черный лиф даже не держал, а просто задирал ее почти голую нежно-загорелую грудь.

Лицо под сложной прической из крашеных светлых с отливом волос было тоже каким-то стройным, легким, щедро улыбающиеся губы – ярко накрашены, и на этом летящем, улыбающемся куда-то вдаль лице сияли ясным океанским светом синие глаза.

Ошарашенный Павел спросил:

– Кто это?

И лисолицая Оля с тихим злорадством ответила:

– Даша.

Через секунду Даша сидела за столиком, а Павел нес ей салат из кальмаров. Василич купил себе пакет кефира, на нем стоял адрес завода – «Промузел», и Даша весело сказала, оглядев компанию: «Промузевый в общем кефир». Возбужденный Василич деловито обсуждал с девушками последние подробности («Короче, сейчас все идем к нам в номер и приглашаем вашу хозяйку»). В бар зашла еще одна девица, совсем молоденькая, с веснушчатым личиком и большим, темно-накрашенным ртом, и тоже подсела к столу. Василич обратился к товарищам: «Ну что, часов шесть нам хватит?» – и тыкая пальцем в девушек, скомандовал: «Раз, два, три, четыре, пять, встаем и идем!» Тут вбежала еще девица и чуть ли не с криком: «И я тоже!» – бросилась к столику, но Василич сделал обрубающий жест рукой: «Стоять, Зорька – похоже, хорош!» Купили прорву вина, водки, закусок и огромную коробку конфет. В ней оказалась пластмассовая форма с редкими углублениями, и Василич велел ссыпать конфеты в тарелку. Все повалили в номер, кто-то из девушек позвал бандершу, похожую на жабу девушку без возраста в короткой бурой юбке, с мясистыми ногами и стыдливой улыбкой. Получив деньги, она было хотела присоединиться к лихой сибирской компании, но возмущенный Василич выгнал ее в шею («Еще кряквы этой здесь не хватало!») и еще долго сопел от возмущения.

Васильичу очень хотелось устроить эдакий неспешный и расчетливый разврат, но как он ни старался, ничего у него не вышло, да и наверно не выйдет никогда. Едва товарищи уселись, успокоенно тиская девчонок, как сама собой началась обычная мужицкая попоечная суета, звон рюмок, хохот – и все пошло по той же колее, что и в самолетах.

Обнимая Дашу и что-то ей с жаром говоря, Павел встретился глазами со Светой, та с укором качала головой и говорила: «Никогда тебе не прощу». Даша вся подергивалась в такт музыке, поигрывала вздернутой грудью, и из-под натянутого лифа виднелись два полукружья темной кожи. Лилась водка, гремела музыка, бегали с голым торсом Света и Оля, и Дашины руки ниже локтей были покрыты темными пушистыми волосиками. Она отошла к окну покурить, и Павел сквозь невообразимый шум услышал, как она сказала Оле: «Я понравилась». Подсела со смущенной улыбкой Яна, провела рукой по его телу сверху вниз, спросила что-то вроде: «Ну что, котик?», придвинулась: «Пашка, ты такой ч-ч-откий!» Павел сидел, как опечатанный, и поглядывал на щебечущую у окна Дашу, а Яна все мучила