Таран на хрупкий, истинно гоночный корабль не сумели приспособить даже полубезумные гении с завода Уэрты. Зато пристроили шестовую мину. Триста фунтов пироксилина ушли в небо, вода рванулась провожать. Корабль, оседающий носом. Корабль, заваливающийся на борт. Размен фигур! По шлюпкам на этой войне стрелять пока не принято. Только с «Буслаева» спускать нечего и некому, с британца — некогда. Над волнами недолго держится купол днища с облепившими его людьми. Кончено!

Теперь — один на один. Враг рвется на пистолетный выстрел. Уже можно прочитать гордое название: «Эйджинкорт». Залп… Щепа летит по каземату, но расчеты возвышенных носового и кормового казематов не тронуты. Ответ… Подбили! Отвечает только одно орудие врага… По палубам русского корабля летит: «Вспомним Метаморос!» Тоже ведь стояли против трех. И выстояли!

Начался страшный бой к борту — как в старые, парусные времена. Бомбические орудия батареи «Эйджинкорта» бьют в броню «Невского», словно в дверь стучат. Ногами. С разбега, в прыжке. Громко, страшно — и без единого промятия. Из броневых рубок русского крейсера размеренно стрекочут «кофемолки». На броневую крышу англичанам и носа не высунуть, труба — решето. Потом одна из картечниц перенесла огонь на орудийные порты главного калибра…

Сколько сменилось расчетов у наполовину открытого орудия?

Но «чемоданы» с гремучим порохом — может быть, из того хлопка, за который нейтральные испанцы поставляют Конфедерации английские машины — продолжают лететь, попасть же в идущий борт о борт корабль нетрудно. Броня обоих кораблей решительно проиграла состязание главному калибру, и теперь, как во времена Ушакова и Нельсона, решается — кто первый накидает в противника достаточно железа, чтобы тот сломался и выкинул белый флаг. Или пошел на дно, отстреливаясь до конца.

«Счастливых снарядов» в этом бою не случилось. Русские семидюймовки выбрасывали снаряды чуть реже, чем раз в две минуты, — помогало ручное заряжание, мешали усталость расчетов и потери. Британские восьмидюймовки рявкают чаще — у них шире жерла, но легче снаряды. Единственное орудие главного калибра бьет — сквозь броню и подкладку, прямо по пушкам, механизмам и людям — раз в четыре минуты.

«Эйджинкорт» избитый, горящий, кренящийся — отвернул. Только для того, чтобы «Невского» догнал второй английский броненосец, «Минотавр». На нем — минус котел. На русском крейсере — минус труба и частичное разрушение искусственной вентиляции. И снова — борт о борт, а у этого целы оба больших клыка… Залп. Ответ. Залп. Ответ. Люди из аварийных, пожарных и связных команд становятся к пушкам, заменяя убитых комендоров и подносчиков. Залп. Залп. Вспышка, но не попадание. Разорвало! Сказалась особенность снарядов системы Армстронга с мягкими цинковыми выступами, которые следует аккуратно завинчивать в пушку вдоль нарезов. Мало что долго, так в горячке боя немудрено мягкий выступ немного примять. Кто-то из английских артиллеристов ошибся, и вот результат — у отличного броненосца больше нет главного калибра по обращенному к врагу борту.

Легче не стало. К этому времени в счет шли и бомбические пушки — точно такие, как те, на которые принято списывать успех Нахимова при Синопе. Разрывные снаряды залетали в прорехи броневого борта — здоровенные, что ворота сарая, взрывались огнем и осколками… Гладкие восьмидюймовки сделались вполне эффективны! Они и всадили недостающие до потопления двадцать снарядов в истекающую огнем и паром руину.

К этому времени «Александром Невским» никто не управлял. На месте носовой рубки вознеслась странная скульптура из лохматящихся железных полос. Кормовая была почти цела, но старший помощник Мецишевский командовал только установленной в рубке картечницей. Трубы и телеграф вышли из строя, связная цепочка разорвана. Там, внутри истерзанного корпуса, кто-то еще боролся с огнем, а машина, точно в бою трехлетней давности, упорно тащила плавучий костер в сторону берега, что временного командира вполне устраивало. До своих не дойти — так почему не выброситься на нейтральный, кубинский, берег?

Возможно, выброситься бы и удалось. Но огонь добрался до погребов. Владычица морей одержала трудную победу.

Капитан 2-го ранга Адам Мецишевский пришел в себя, когда его втащили на борт рыбацкой лодки. Испанцы видели бой… и решили немного утереть нос англичанам, избавив нескольких храбрецов от плена. Потом это станет местной легендой, одно суденышко в россказнях превратится в целую флотилию. Русские туристы будут обходить выбеленный солнцем памятник над могилой русских моряков, читать имена. Гиды особо укажут на имя Николая Римского-Корсакова — блестящего офицера, гениального композитора, чья мелодия оборвалась на увертюре. Напомнят, что в составе русского флота всегда будет находиться миноносец или торпедный катер его имени. Они покажут поднятые со дна пушки «Невского», якорь «Буслаева», макет шестовой мины. Это будет. Годы спустя.

А пока капитан Мецишевский жив и не в плену… Не один. Еще — пятнадцать человек. От трех с лишним сотен экипажа!

Англичане отделались легче. У одного из уцелевших кораблей — дыра в котле и разрыв пушки главного калибра, другой — вовсе калека, чинить и чинить. До визита в док годятся разве в плавучие казармы для собственных экипажей и пленных с «Невского». Кстати, в этом вопросе просвещенные мореплаватели весьма щепетильны: спасти поверженного противника — дело чести. Тем более обязательное, что неприятель при этом попадает в плен. И — дополнительная пощечина союзникам: в отличие от французов, англичане не только победили, но и проявили благородство! Спасли русских, теперь можно отправить их в метрополию. Офицеров примет морской лорд и в долгой речи превознесет их мужество, умение и заслуги. Почему? В этой войне было слишком мало морских сражений. А Великобритания не должна выглядеть второстепенным союзником, только и способным выставить на поле боя отлично обученный и оснащенный, но очень небольшой экспедиционный корпус. Кроме того… с русскими идут переговоры. И подобное отношение покажет, что на Даунинг-стрит склонны заключить мир, — а иначе переловят даже лучшие русские крейсера!

Но и это — в грядущем. Теперь Мецишевский, с трудом подбирая редкие испанские слова, засевшие в памяти после рейсов по прорыву блокады, сказал:

— Гавана. Найти… — хорошо, что вспомнил имя поставщика железной руды, — сказать: «Русские, „Невский“, нужно Чарлстон». Получить доллары. Много. Три сотни.

Рыбаку столько не выловить в жизни. Но кубинец деловито уточняет:

— Зеленые спинки? Серые? Синие?

— Золото.

Испанец думает. Неужели мало?

Нет.

— В Гаване северные гринго, — сообщает, — два крейсера. Риск, понимаешь? Пятьсот долларов. Тогда я отвезу вас в Южную Каролину сам. Не Чарлстон, бухта рядом. По рукам? Взял бы дешевле, но если нас поймают, у меня отберут баркас.

Неделю спустя Мецишеский стоял навытяжку и слушал начальственный разнос.

— Ру-усски-е-е-е… — у адмирала Такера местный выговор прорезался. — Понимаю. Национальное. Но вы, мистер Ханли?

— У меня тоже должок, — изобретатель подводной лодки в штатском, но стоит ровно и подбородок с элегантной, хоть и чуточку недоухоженной бородой вздернул высоко, — не к англичанам. От нашего правительства… За аванс по «Айронсайдз» я еще не расплатился.