— Правду, сэр. Что ухожу в бой.

— А смысл этого боя? Ну?

Такер задает вопрос Мецишевскому — но отвечает ему Алексеев. Капитанская привычка. Младший по званию привык, что командир — он. Вот и выручает бывшего подчиненного.

— Доказать, что мы и с гибелью «Александра Невского» не прижаты к берегам и портам, сэр. Подобная акция теперь, в свете открывшихся переговоров, может иметь значительный политический вес, сэр!

— Перебиваете старшего по званию, кэптэн? Мальчишка. Ваши эполеты доказывают ваше мужество и ваш талант, но не делают вас старше. Вы говорили о политике… Что ж, открою тайну — ко мне заглядывали из русского посольства. И особо просили, чтобы я помог пережить войну одному молодому человеку, который достаточно погеройствовал. Мол, после войны России пригодятся живые львы, орлы и прочая… геральдическая фауна. Догадываетесь, о ком шла речь? И я полагаю, что посланник имеет куда больше прав определять именно политику страны, чем простой капитан без корабля.

Алексеев тяжело, без наигрыша, вздохнул.

— Не хотелось приводить этот аргумент, — сказал, — но приходится. Я имею определенное право судить о выгоде Российской империи. И, если прижмет, шагать через рекомендации господина посланника.

Шагнул, протянул руку. Блеснуло золото.

Не взятка — маловато одной монетки даже для самого продажного адмирала. Но на этой монете был профиль.

— Николаевский червонец, — пояснил Алексеев. Или принц Евгений? — и я не намерен посылать людей на смерть. Только вести за собой. Кажется, этот образ действий соответствует понятию о чести морского офицера.

Суровый Джек оперся руками о стол, осмотрел исподлобья команду из иноземцев и штатских. Полированный дуб обиженно скрипнул.

— То есть все ваше отнекивание?

— Вам, сэр, понравилось бы, если б вас все считали бастардом? Пусть и высокорожденным? Получать незаслуженные чины и ордена? Или изображать простого офицера, когда — здесь или сейчас — нужен представитель династии?

А Такер-то в стол смотрит, не в глаза «мальчишки»! Наконец признает:

— Нет.

Это адмирал понять может. Легко. Всякий южный джентльмен — немного король, и главы хороших семей истинно по-королевски числятся под номерами. Уэйд Хэмптон Второй, например… Что интересно, эта молодая аристократия сосуществует с демократией, почти не пересекаясь. У джентльменов есть множество других дел, кроме как в выборах участвовать! Война — другое дело.

Адмирал опускается в кресло, притягивает лист бумаги. Ковыряет пером в чернильнице, словно там вместо чернил — желатин. Хотя… кто знает, из чего делают конфедеративные чернила? Пишет. Задумывается. Отодвигает бумагу.

— Если вы без толку свернете башку, это ничего хорошего не даст. Я хотел бы верить, что вы вернетесь, но — не бездоказательно. Итак, кэптэн, вводная: вы на мостике «Невского». Вас перехватывают два «Эйджинкорта». Ваши действия… На размышление — три минуты.

Так нечестно! Алексеев… павшие товарищи… Как можно ставить задачу, подразумевающую, что погибшие со славой — не справились? Но Евгений просит позволения закурить. Извлекает портсигар, нож, спички… Движения неторопливы и точны, словно все мысли посвящены раскуриванию гаванской сигары. Вот дым повалил, словно крейсер на экономический ход вышел. И наконец слова:

— Какой у меня боекомплект?

— Ваш обычный.

— Мой? Отлично. Значит, держусь на дистанции, на которой броня еще держит, как можно дольше. Заряд — двенадцать, возвышение на максимум, снаряд — шрапнель с дистанционной трубкой.

— Что? Шрапнель? На море?

— Угу. У «Эйджинкортов» часть пушек на палубе, сверху не закрыта. А еще у них нет боевых рубок… Когда броня начинает трещать, разворачиваюсь и иду на пистолетный выстрел. Добивать или тонуть — ну и надеяться, что отвернут.

— Безумие… — но бумагу к себе притянул. Небрежно черкнул закорючку. — Номер шестьдесят четвертый — ваш. Не продаю, так что поднимете флаг Конфедерации. Лодки — ваши. Капитан — Мецишевский, старший по званию. Командир флотилии подводных лодок — Ханли. Командует операцией — временный полковник армии КША Алексеев… Временное морское присваивать некогда. Обойдетесь сухопутным!

Дело сделано.

Только теперь придется идти к Грейс. Она ирландка, она поймет. Мужчина должен уходить — в море или на войну. А вот…

— Евгений, а что ты скажешь Берте-«Ла»?

— Ничего… Я ее не видел неделю. А раз наше оружие — лодки, то мне завод Уэрты не понадобится.

— Но кроме завода?

Алексеев останавливается. Медленно, по складам, выговаривает:

— Ни-че-го. Она сказала: «Нет». Я намерен уважать ее решение.

— Даже если выйдешь в адмиралы? Получится — союзники точно тебе лавровый венок на воротник предложат.

— Она ясно ответила, Адам. И количество шитья на рукавах тут ничего не значит.

На переделки — одна ночь. Изменить шлюпбалки, переделать тали, протащить паропроводы от машины к установленным вдоль бортов вместо пушек компрессорам — лодки сжатым воздухом «бункеровать». Палубу подкреплять не приходится — отдачи у компрессора нет. Из гавани исчезли затемно. Зато рассвет встретил стремительное суденышко в открытом океане, одинокое и свободное, гордое свежей надписью на белоснежном борту: «Гаврило Олексич».[11]Это вместо планового «Чикахомини».

И вот — снова буруны за кормой, ветер в лицо, враг — впереди. Снова все ясно и понятно… не то, что на берегу. Даже то, что на берегу. А что неясно — можно спросить. Вот мистер Ханли и спрашивает. Интересно ему…

— Капитан, так вы и правда… сын царя?

Мецишевский делает вид, что сосредоточенно разглядывает волны прямо по курсу. Словно его начавшийся разговор не касается вовсе и ушей у него нет.

— Насколько мне известно, нет. И, по правде говоря, жить с клеймом «цареныша» мне совсем не хочется. Но какой у меня был выбор? Либо — спустить врагу смерть товарищей, позволить затянуть удавку на шее союзника… и пустить слухи, что меня берегут. Либо — сыграть на головы с сильнейшим противником — но свою игру… и пустить слухи, что мое влияние слишком велико для простого капитан-лейтенанта. И что должен выбрать человек чести?

Ответом стало рукопожатие:

— Мне нравится ваш подход, сэр! Впрочем, иначе меня бы здесь не было…

Уходит — в сотый раз проверять рукотворных рыб, инструктировать пилотов. В последний момент один из американцев все-таки заболел осторожностью, и его заменил русский доброволец. Изобретатель ему уделяет тройное внимание — но разве оно заменит полсотни настоящих погружений?