– Он никогда не любил меня, – твердила Светлана, наматывая круги по комнате. – Сначала он мстил Эми, потом забавлялся ее ревностью, потом обвинял меня в своих неудачах. Он заслужил свою смерть.

Теперь, когда все кончилось, ее злость потеряла точку приложения и рассеялась. Объект, вызывающий ее, перестал существовать. Но история любви и ненависти осталась незавершенной. В ней не хватало последних штрихов.

Промучившись до обеда, Светлана набрала номер Эмилии. По понятной причине их никогда не тянуло друг к другу, но последние события сблизили давних соперниц.

– К тебе уже приходили из полиции по поводу смерти Артынова? – с ходу выпалила она.

– Нет. А к тебе?

– Надеюсь, что не придут. Ты подозреваешь кого-нибудь?

– Никого, – помолчав, ответила Ложникова. – А ты?

– Просто теряюсь в догадках.

– Жаль его…

– Мне один человек звонил. Тот сыщик… или журналист, черт его разберет.

Эмилия притворилась, что понятия не имеет, о ком речь. Не хватало, чтобы Светлана пронюхала об их отношениях с Лавровым. И настучала Метелкину. В отместку за прошлое. Женщины не прощают друг друга, даже когда повода для ревности уже нет.

– Какой журналист?

– Тот, который материал собирал на Артынова, – объяснила декораторша. – Помнишь? Он и к тебе подкатывал.

– А-а, да. И что?

– Он в курсе, кто убил Сему.

– Да ладно… – не поверила Ложникова. – Откуда ему знать?

Светлана не торопилась раскрывать все карты. Она хотела сначала заручиться поддержкой Эмилии, а там видно будет.

– Он мне сам сказал, что знает убийцу. В общем, надо поговорить.

– Тебе с ним? – не поняла Эми. – Зачем?

– Хочу знать правду! Давай встретимся и кое-что обсудим.

– А я тут при чем?

– Одной мне к сыщику идти страшно. Мало ли, что у него на уме.

Ложникова вспомнила предупреждения Романа, но слова художницы встревожили ее. Либо Светлана темнит, либо Лавров чего-то не договаривает. Во всяком случае, ей он про убийцу не обмолвился.

– Ты меня за компанию берешь? – сообразила она. – Для поддержки?

– Вроде того. Я его боюсь. Он что-то задумал, потому и позвонил. Пообещал, что за сто тысяч зелени откроет имя убийцы.

– Сто тысяч?! – ахнула Ложникова, невольно вспомнив утреннюю размолвку с мужем. Метелкин жутко психовал и кричал про деньги. Они давно так не ссорились.

– Где я возьму столько?

– Ничего себе, аппетиты у этого… сыщика.

– Еще тот проныра и жулик! – подтвердила Светлана. – Может, он все врет?

Бывшая модель задумалась, кусая губы. Странные вещи говорит художница. Неужели Лавров – обычный вымогатель?

– Он не похож на мошенника, – выдавила она.

– Слушай, помоги мне! – взмолилась Артынова. – К кому я еще могу обратиться? Ты в курсе дела, знаешь всю нашу подноготную. Чужих я впутывать не хочу. Сама понимаешь, стыдно сор из избы выносить. И без того сплетен хватает.

– Нет уж, иди без меня.

– Я могу рассказать твоему мужу, что ты позировала Артынову для последней работы, – пригрозила Светлана. – Он наверняка не придет в восторг.

– Ты знаешь? – ахнула Ложникова.

– Случайно узнала. Но обещаю молчать.

– Спасибо за заботу… – пробормотала Эми.

– Ну как, поможешь?

Эмилия колебалась. С чего бы Лаврову звонить Светлане, требовать денег? Уж больно неправдоподобно. Что-то здесь кроется.

– Хорошо, – решилась она. – Пока Метелкин в отлучке, я в твоем распоряжении. Но у меня в запасе не больше двух часов.

– Ой! Спасибо тебе! – обрадовалась декораторша. – Только сыщик на завтра встречу назначил, на семь часов.

– Завтра у меня не получится. Метелкин как с цепи сорвался. Накричал на меня. В общем, давай сегодня.

– Прямо сейчас? – опешила Светлана. Она была не готова к такому обороту. – А если он…

– Никаких «если». Куда ехать, знаешь?

– Застанем его врасплох! – сообразила художница. – Ты голова, Эми. Все, пока! Бегу собираться…

* * *

Глория переночевала у родителей. За завтраком она почти не ела и все смотрела в окно, на серое небо. Дома и тротуары тоже казались серыми. Сугробы осели и начали таять. Зима на время отступила.

– Как тебе живется в деревне? – спросила мать. – Не скучаешь?

Глория покачала головой. Говорить не хотелось. Отец молча читал газету. Он и раньше был немногословен, а с возрастом еще больше замкнулся в себе.

Родители были недовольны тем, что дочь поселилась за городом и с ней невозможно связаться. Это «отшельничество» они приписывали вдовству Глории. Якобы так она переживает смерть мужа.

– Тебе надо бывать в обществе, – осторожно вымолвила мать. – Знакомиться с мужчинами. Ты должна выйти замуж.

– Я ничего никому не должна.

Эта короткая отповедь обидела родительницу, и она принялась собирать со стола, мыть посуду. Отец вздохнул и ушел с газетой в гостиную.

Глория научилась не принимать к сердцу «благие» советы матери и молчаливое неодобрение отца. Она не оправдала их ожиданий – не стала выдающимся врачом, не сумела обрести счастье в семье, не родила детей. Она все делала наперекор, и вот результат: одиночество, прозябание в глуши, тоска.

На самом деле Глория ничего этого не чувствовала. Ее окружали удивительные мужчины – Санта, Агафон, Роман Лавров. Карьера врача перестала привлекать ее еще в студенческие годы. Гибель мужа открыла новую страницу в ее судьбе. Словом, она ни о чем не жалела.

Мать сердито гремела тарелками, а дочь погрузилась в свой мир. То, что внешне походило на внезапные приступы меланхолии, являлось не чем иным, как провалами в зазеркалье.

Глория вдруг вспомнила висящий над бездной балкон Джоконды, ветер, свой полет в никуда… и владения Паяца, который охотно показывал ей то галерею, то сад, то бальный зал с танцующими парами. В углу сидели музыканты. Женщина, как две капли воды похожая на Глорию, кружилась в объятиях карлика. Она была в подвенечном наряде, а он – в бархатном камзоле и шляпе с пером. Рядом Лавров в облачении средневекового рыцаря вальсировал с Джокондой. Спустя мгновение кавалеры обменялись дамами. Губы рыцаря приникли к губам невесты. Музыка смолкла, пары расступились, и Паяц с гнусным хохотом взмахнул ножом, отсекая голову черному петуху…

Птица забилась на паркете, окропляя белый подол невесты алой кровью. Рыцарь обнажил меч. Джоконда плотоядно улыбалась… Артынов, не отрывая от нее глаз, торопливо набрасывал на полотно краски. Паяц опять взмахнул ножом, и художник повалился на пол, захрипел… на его шее зияла кровавая рана…