– Для какого подмывания? – опять не понял капитан.

– Ты родом откуда?

– Из Потылихи… деревня такая есть… семьдесят километров от Минска.

– Тогда все равно не поймешь, – ухмыльнулся эксперт.

– Когда ж ты догадался, Вольф Григорьевич? – спросил майор Дудко.

– А когда на него посмотрел… на вашего подопечного, – улыбнулся Мессинг. – Вы меня домой-то отвезете?

– А как же! Отвезем с почетом! С сиреной прокатим, Вольф Григорьевич!

…Черная «эмка» мчалась по улицам вечернего Минска.

– Видал, а? Как увидел свою ванну из золота и сразу раскололся! – майор Дудко засмеялся.

– Да он же уверен был, что не найдем! – тоже засмеялся капитан Васильев. – И так это его потрясло! Он мне говорит, это колдун ваш нашел, да? Я, говорит, как его увидел, понял, что погорел!

Они смеялись, и только Мессинг с мрачным видом смотрел в окно.

– Да ты чего такой мрачный, Вольф Григорьевич?

– Не знаю… на душе что-то… будто несчастье какое-то должно случиться… – проговорил Мессинг и, зябко передернув плечами, повторил: – Несчастье чувствую.

– Бро-о-ось, Вольф Григорьевич! Какое еще несчастье? Не надо, не пугай нас…

– А вы не спрашивайте… – ответил Мессинг. – Я молчать буду..

Машина остановилась у общежития артистов. Мессинг выбрался из машины и пошел к подъезду.

Он поднялся на второй этаж и, почуяв неладное, стал убыстрять шаг. Открыл дверь в свою комнату, огляделся и снова вышел в коридор. Навстречу шел администратор Осип Ефремович. Смотрел он как-то странно.

– Что-то случилось, Осип Ефремович? – спросил Мессинг;

– А, это вы? Случилось… ужас что случилось… Илья Петрович повесился…

Мессинг со страхом посмотрел на него и почти побежал по коридору.

Он распахнул дверь в комнату Ильи Петровича – у кровати стояли Раиса Андреевна, фокусник Артур Перешьян, куплетист Артем Виноградов. Они разом обернулись, и Мессинг увидел лежащего на кровати на спине мертвого Илью Петровича. И еще он увидел веревку с петлей, свисавшую с трубы парового отопления под потолком.

Мессинг подошел к кровати, протянул руку и потрогал лоб Ильи Петрович, потом взял его за руку.

– Когда это случилось? Час назад? – спросил Мессинг.

– Да, час назад примерно, – ответил фокусник Артур Перешьян. – Я постучал, хотел его позвать на ужин, а он… висит… Мертвый уже был…

– Ох, Илья, Илья… зачем же ты? – горько пробормотал Мессинг.

– Он вам записку оставил… – сказала Раиса Андреевна и протянула Мессингу тетрадный лист в клеточку.

Неровными буквами было написано: «ВОЛЬФ, ДОРОГОЙ, ПРОСТИ МЕНЯ. НИКЧЕМНЫЙ Я ЧЕЛОВЕК».

Мессинг прочитал несколько раз и скомкал в кулаке записку.

В это время дверь открылась и вошел администратор Осип Ефремович, а за ним два милиционера. Следом зашли еще двое пожилых людей в белых халатах.

– Попрошу вас, товарищи, освободите комнату, – негромко приказал администратор.

…А ночью началась Великая Отечественная война. И уже под утро немцы бомбили Минск…

Минск, 1941 год

…Мессинг не спал. В его комнате горел свет. В эту ночь не спали многие. За небольшим столом в комнате Вольфа Григорьевича собрались Раиса Андреевна, Артур Перешьян, куплетист Артем Виноградов, еще двое артистов – аккордеонист Миша Турецкий и вокалист Дормидонт Потепалов. Почти все, за исключением Раисы Андреевны и Мессинга, курили.

– Не понимаю… хоть убейте, не понимаю, – проговорил Артем Виноградов. – Столько лет прожил и – ничего, а тут вдруг – никчемный человек. Что случилось-то? Да мы все, если разобраться, никчемные люди…

– Однако живем, в петлю не лезем, – сказал басом Дормидонт Потепалов.

– Ну зачем вы так? – вскинулась Раиса Андреевна. – Мы живем, работаем, приносим пользу людям… Зачем же всех в никчемные записывать? Просто Илюша много пил последнее время, вот и расстройство психики… Так вот и Есенин повесился… и Маяковский застрелился…

– Тоже пил много? – усмехнулся Дормидонт Павлович. – Бросьте, Раиса Андреевна, психика расстраивается совсем от другого.

– От чего же, интересно? – нервно спросила Раиса Андреевна.

– Сами, что ли, не знаете? – Дормидонт потянулся к бутылке водки, стоявшей на столе, налил в стакан и, перекрестившись, сказал: – Прости, Илья. Да успокой Господь душу твою грешную… – выпил, понюхал кусок черного хлеба и добавил: – От угрызений совести, бывает, психика расстраивается… А бывает, не расстраивается… у кого как…

– Вы все время на что-то намекаете, Дормидонт Павлович, я не пойму – на что?

– Бросьте, Раиса Андреевна, прекрасно вы понимаете, на что, – усмехнулся Дормидонт Павлович и закурил папиросу, пыхнул дымом. – Жалко Илюшку, хороший… добрый был мужик…

И за столом стало тихо. Артур Перешьян тоже взял бутылку, налил в другой стакан и молча выпил. И закурил. Мессинг стоял у окна спиной ко всем. Стоял и молчал.

Внезапно в тишине послышался высокий, густой звук моторов. И шел этот звук откуда-то сверху, с небес. Звук быстро становился резче, с подвывом. И вдруг рванул взрыв. За ним еще и еще. Вздрогнули стены дома, тонко прозвенели стекла в окнах.

– Что это? – испуганно спросила Раиса Андреевна.

Взрывы зазвучали снова и снова. Покачнулась электрическая лампа под потолком, вновь вздрогнули стены домов. Распахнулась дверь, и на пороге возник администратор Осип Ефремович.

– Что это?! – с порога крикнул он.

– Война, – просто ответил Мессинг.

– Какая еще война? – нервно спросила Раиса Андреевна. – Какая война? Вы уже пророчили войну, Вольф Григорьевич, все знают, чем это кончилось…

– Это война, Раиса Андреевна… – повторил Мессинг. – Гитлер напал на Советский Союз.

И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди… И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.

А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:

– Что это? Может, военные учения?

– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!

– Неужели это немцы?!

– А кто же, как вы думаете? Японцы?!

– Господи, что делать-то?

– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!