class="p1">Я сместил свою руку с подбородка на затылок, и зачесал там.

— Ну-у-у, им же надо цифры называть.

Находчивая Вероника Александровна мгновенно достала из выдвижного ящика в столе тетрадочку и развернула передо мной.

— А сколько из них примерло! — припечатала она мою листающую задумчивость.

— М-да, — только и сумел молвить я.

Я поделился историей с Алиной. Она встревожилась и побудила меня быть инициативным. Я переговорил с Татьяной Мирославовной и некоторыми другими сотрудниками, а также с Верой Павловной и прочими знакомыми из простого люда. Не было ни одного, кто бы не знал этой истории с ночными военными машинами.

Ну что ж, айболит, много кем ты побывал, пора радиологом-эпидемиологом становиться. А стало быть, быть тебе активистом!

Я продумал спич, вызнал нужный т-й телефон и, на воодушевлённой всем этим просцовским детективом волне, набрал. Ответила, конечно же, какая-то бюрократка. Что-то про то, что мои цифры эпидемиологически незначимые, что К-я область в целом эндемична по онкологии, и вообще, что радиологических приборов у них в наличии нету, а звони ты, милый друг, в К…, там свою ересь плети, а мы тут сами себе умные, и ты нам не указ. Дала мне к-й телефон.

Я позвонил и туда. Эпидемиолог из К… отнеслась с сочувствием, дала обещание справиться у начальства и велела перезвонить завтра. Назавтра прозвучала та же песня насчёт незначимости цифр. Меня призвали не верить сказкам всяких там дилетантов. Я вернулся пред лицо Вали и Вероники Александровны и развёл руками, мол, не Мартин Лютер Кинг я никакой и — отстаньте от меня. Молча шмыгнули носами и отстали.

Глава 2. Эпидемия

«Не гляди, что вино рубиновое, что в чаше искрится и пьется гладко! Потом оно как змея кусает, жалит как гадюка» (Притчи 23:31, 32, Новый русский перевод).

В сравнение с вселенской просцовской пьянкой, понятно, никакая онкология (да впрочем, и вся Международная классификация болезней 9-го пересмотра) не шла. То была подлинная эпидемия. Её волны нахлынывали на мою врачебную деятельность отовсюду. Случались и непьющие, конечно. И именно они просились в стационар с гипертониями, язвами и астмами. Но остальные пили. Пил мэр, Варфоломеев Станислав Николаевич, горюя в стенах своего любовного треугольника и печалясь о нерешаемости просцовских хозяйственных проблем. Пил сосед Коля, оставив в небрежении свой яблоневый садик. Пила красавица фельдшер Галина Семёновна, как будто принося в жертву эту красоту свою. Пили больничные водилы, весь свой смысл жизни уместив в разнообразие комбинаций, сводящихся к формуле «минус больничный бензин — плюс пойло». Пила жена бывшего моего соседа Сергея. Попивали обитатели амбулатории. О пьянстве многих остальных я мог судить косвенно, а порой и прямо, когда они обращались ко мне как к доктору, когда было уже невмоготу.

Станислав Николаевич всё же пил по-интеллигентному, изо всех сил стараясь не уронить лицо, и таки пьянка одолевала его. Он пытался и шутить, однако юмор его был деревянистый, как ножки у старых подберёзовиков. Например, он смеялся тому, как кто-то из граждан что-то напутал в своей дате рождения и выходило, что живёт этот гражданин невероятно долго, так что застал крестовые походы. Это было, конечно, смешно, но не настолько, чтобы хохотать в голос, как Станислав Николаевич. Помню, он также пошутил на тему здоровья, мол, если ты проснулся и у тебя ничего не болит, — значит, ты умер. Шутка была с длинной бородой, но Станислав Николаевич подавал её так, как будто родил её именно этим утром. В целом, его было как-то тихонько жалко. Он напоминал Добрыню, вышедшего рубать головы Горынычу-змею, но вдруг обнаружившего, что он где-то посеял свой кладенец. Однажды он вызвал меня к себе домой. Он не вышел на работу из-за пьянки и просил меня его прокапать. Дом мэра был светлый, просторный и аккуратный. Кажется, он был тоже вагонообразный, как и прочие дома на Совхозной улице, на две семьи, но были две или даже три последовательные комнаты. Во всяком случае, жилье мэра чрезвычайно не выделялось на фоне прочего сельского пейзажа, что было приятно и вызывало уважение. Провожая меня, Станислав Николаевич похвастался, широко поведя рукой в сторону сада, что здесь, под надзором небезызвестного Скалкина, неплохо растут такие культуры, как арбузы, дыни и виноград. Жена Варфоломеева была сдержанно-приветлива. Вид её был как-то одновременно и замкнутый, и раскрепощённый. Говаривали, что она была прекрасно осведомлена об увлечении своего мужа другой женщиной, но вела себя чрезвычайно достойно, умело держала ситуацию под контролем и терпеливо ждала, когда Станислав Николаевич «перебесится». Капаться мэр почему-то приходил ко мне. Я к тому времени освоил состав «наркологической» капельницы, банку прилаживал куском бинта к стене. Варфоломеев вытерпел две или три процедуры, после чего сорвался на очередное неотложное административное дело и из моего врачебного поля зрения исчез.

Редко, а потому особенно приятно, в Просцово раздавались звуки свадьбы. Прямо напротив моего дома, летом, я слышал «горько!», «Руки вверх» и прочее. Однако, в тот же (а может быть, на следующий) день, выходя на крыльцо ввечеру покурить, я слышал из тьмы с дороги следующий надсадный диалого-монолог:

— Ну что ты смотришь?

— М-м?

— Ты же пьёшь каждый день! Ты лыка не вяжешь. Что ты мне хочешь сказать? Ну что?

— М-м?

— Что «умм»? Я же тебя в постели не видела уже три месяца. И чего ты хочешь? Думаешь, от твоего «уммм» я захочу?

— М-м-м… Отвянь.

— Слышали уже: «отвянь, да перестань»… А дальше-то что? Дальше-то что?..

Я тушил сигарету и уходил домой.

Вызвала на дом и жена Сергея. Я был шокирован сделавшейся с ней метаморфозой. За полгода она высохла вполовину, лицо из радушно-радостно-красно-огонькового стало тускло-восково-бледно-безразличным. Жаловалась она на панкреатитные боли. Я отсоветовал хлебать самогон и назначил спазмолитики с ферментами. На первую часть моего совета она горько ухмыльнулась, причём максимальная горечь её ухмылки локализовалась в изгибе, направленном в сторону блудливого мужа. Сергей был холоден и, казалось даже, подчёркнуто равнодушен к складывающейся в семье ситуации. Создавалось впечатление, что умри его жена от пьянки, он бы (по крайней мере, внешне) никак не показал, что сколько-нибудь расстроен. На вонючей т-й автостанции я однажды повстречал их дочь. Она направлялась куда-то в профессионально-провинциальное учебное заведение и излучала, как и прежде, жизнерадостность, а по отношению ко мне даже что-то навроде кокетства. По всему было видно, что она эмоционально отмежевалась от родительских неурядиц и вполне погрузилась в свою собственную жизню.

Кататься с водилами порой