было страшно. Однажды Сашка завёз меня на «буханке» в кювет, благо не столь уж отвесный, чтобы нам с ним травмироваться. При этом он не то чтобы не был в состоянии адекватно рулить, а именно разудало по-цирковому бравировал. Было такое ощущение, что вся его жизнь, молодого ещё, энергичного мужика, сводилась исключительно к поиску пойла. Если он сливал бензин, то не для того, чтобы снести прибыток в семью, а чтобы взять где-то банальный очередной «пузырь». Он не скрывал этого от меня и даже гордился своим поведением. Как будто ты настолько богатырь, насколько способен добыть и на грудь принять. Например, если он вёз меня в село Степановское, то, пока я обслуживал вызов, не сидел со скучным кроссвордом на коленях, а бегал по селу как жизнерадостный пёс, и к моему возвращению уже имел в трепещущих ладонях пол-литровую банку браги. Предлагал мне. Я, побуждаемый ностальгией по институтско-колхозным временам, отпивал пару глотков, преодолевая брезгливость не столько по отношению к самой браге, сколько к Сашкиным грязным рукам и этой его прохиндейской манере вечного пойло-добытчика. Сашка залпом выпивал остальное, засовывал порожнюю банку в масляную сумку под локтем, дёргал свой рычаг, выруливал, проезжал двести метров, потом тормозил, распахивал дверь, выблёвывал всё, только что выпитое, на дорогу, бодро захлопывал дверь и, как ни в чём не бывало, ехал дальше.

Пришла с челобитной жена Коли, соседа. Коля третью неделю пребывает в жёстком запое, но вызывать наркологическую бригаду категорически отказывается. «Доктор, помоги, чем можешь». Я прошёл в сени хозяина яблоневого сада. Коля, здоровенный детина, разбросался в постели безобразно-беспомощно. Глаза бычьи, кровавые, недобрые. Тут было всё гораздо серьёзнее, нежели у мэра, совсем не интеллигентно и вовсе не до юмора, даже деревянного. Иногда Коля ревел и отмахивался руками. Попахивало «белой». Я соответствующе уморщил рот и объявил, что не возьмусь такое капать, здесь уже нужно нечто специализированное. Но меня ухватили за руки. Мол, выпиши что-нибудь хотя бы успокаивающее.

— Ведь третью ночь не спит, мучается…

— А сколько самогону в день уходит?

— Бутылки три, доктор!

— Ну-у-у!.. Ну вот чем я вам помогу?! Транквилизаторы при запое противопоказаны. Аминазин тоже. Здесь надо постоянную капельницу, полный отказ от вина, да руки-ноги вязать. А я что сделаю?!

— Доктор, ну неужели ничего не сможешь? Что же делать?

— Что-что?.. Вызывать наркологическую бригаду.

— Он отказывается, ни в какую!

— Всё равно же придётся, куда денетесь!

— Ну а сейчас-то что?..

Коля зарычал и разметался. Жена пустила слезу:

— Смотри, как его крючит!

— Ох-х. Ну ладно. Давайте уколю «релашкой» на свой страх и риск. Но потом вызывайте.

— Ладно, доктор, коли, а там посмотрим…

Достал из несессера красивую лимонную ампулку. Уколол. Ну а что? Побочки никакой не случилось, но и легче не стало. Так и пришлось везти в К… через пару дней. Пока яблони в его саду давали свой бело-розовый чарующий цвет.

Снова лезли в глаза контрасты. Умиротворение и шепчущая нежная красота расцветающей природы раннего лета и человеческое смрадное, опустившееся безобразие. Трава на лужайке перед амбулаторией выклюнулась и окрепла, но ещё не сделалась зрело-зелёной, ещё пропускала сквозь себя золото солнца и сочилась бриллиантами росы. Соловьи и малиновки прогнали ворон и заполонили округу безмятежным пением. И вот в этот раёчек врывается молодой небритый багровый мужик из Котова, перекусивший в похмельном эпилептическом приступе себе язык, мечется неистово и голосит невнятно. Подбегает ко мне, открывает окровавленный рот, в бездне которого дрожит на тонкой бледно-розовой блестящей склизской ниточке малиновый кусок недооткушенного языка, захлопывает его, выбегает во двор на солнечную росисто-радужную лужайку и мечется по ней, отбиваясь руками от невидимых чертей. А они гонят его обратно в Котово, в ад, где ему нальют спасительный стакан, он забудет про боль, оторвёт надоевший болтаться во рту кусок и бросит вон. А соловьи, умолкшие на мгновение от криков страшного мужика, вновь запоют-засвиристелят-защёлкают, и солнце продолжит свой неуклонный ласковый дрейф среди веток липких тополей, плавающих в благоухающем свежем ветре. Что ж ты пьёшь, мужик, до такого ужаса, из земного рая устремляясь в ад боли, мерзости и скудоумия?

Вызвала женщина с жалобами на кровавую рвоту. Пока шёл, в моей дифференциально-диагностической голове закрутилось сочетание слов «Маллори-Вейсс». Ну как же, а что ещё тут ждать? Угадал. Бледная. Несмотря на своё скотообразное состояние, женщина пыталась от меня скрыть своё пристрастие к вину.

— Был ли чёрный стул?

— Был. Вот как раз сегодня утром. Даже не донесла, глянь во дворе.

Я, как истинный Шерлок Холмс, направился во двор, и, действительно, увидел там несколько дёгтеобразных ляпков. Машины, как обычно, нет. Уколол дицинон, велел положить на верх живота что-нибудь ледяное и бросился за аминокапронкой. Всё-таки угнали женщину в Т… и оставили там в хирургии. Справился через день: синдром Маллори-Вейсса на фоне алкоголизма.

В аптеке появилась настойка боярышника «от сердца». В красивых высокеньких узкогорлых бутылочках с цветной уютной этикеткой и бордово-коричневым, ароматным, маслянистым содержимым. 70-градусная настойка. Дёшево! Народ, подуставший от продимедроленного самогона и гордо брезгуя дорогим магазинным «Слынчевым брягом», рванул в аптеку. Аптекарша была довольна. Она прорекламировала новый товар персоналу больницы, и в очередной раз на государственно-юбилейную попойку собрались каждый со своим боярышником.

Наверное, в Просцово всегда много пили. Но, возможно, раньше не пили так горько.

Глава 3. Отцовство

«Вот наследие от Господа: дети; плод чрева, награда от него» (Псалом 126:3, перевод Павского)

Алина с Ромой приехали почти сразу же следом за мной. Теперь нас стало трое.

Я поражался Алининой трудоспособности на ниве материнства. Это было уже нечто ненормальное. Как будто теперь вся жизнь её была в сыне. Казалось, она совсем не спит. И при этом умудряется не роптать на хронический недосып. Помню, приехала Алёна, её сестра. Только под двойным нажимом нам удалось уговорить Алину поспать днём хотя бы пару часов, чтобы выдать толику от её гигантского долга сну, пока мы с Алёной и маленьким Ромой в коляске прогуляемся до Степановского леса. Алина, хоть и с боем, всё-таки отпустила нас, но, чувствовалось, отпустила только в силу полнейшего физического изнеможения. Мы вернулись часа через три, и, однако, выяснилось, что Алина спала от силы полчаса; остальное же время продолжала стирать, гладить, штопать, варить. Мне было не по себе от такого.

На прогулке, пока Рома дрых в коляске, мы разговорились с