На работу. Господи, на какую работу? А, в школу! Где эта школа и эта работа? На этой планете? Кажется, нет.

Ничего нет. Ни школы, ни бабушки, ни времени. Час ночи? Ничего и никого, и времени тоже нет. Есть он. И есть она. А все остальные просто исчезли с планеты Земля.

Аля плохо помнила ту длинную и очень короткую ночь.

Ей казалось, что она плывет в каком-то полупрозрачном тумане и слышит голос Максима как будто издалека, по вечно плохо работающей междугородке, когда приходится по сто раз переспрашивать: «Что ты сказал? Повтори!»

Нет, она не просила его повторить. Она отчаянно ругала себя, пытаясь сосредоточиться, чтобы запомнить все, не пропустить ни слова, уловить его малейшие интонации.

Но, как бы она ни пыталась, получалось неважно. Она даже щипала себя за запястье, щипала больно, закручивая тонкую кожу узлом. В ту острую минуту боли ей казалось, что она очнулась и слышит четко и ясно, но боль проходила, и она снова погружалась как в кокон, ныряла в туман.

Пешком они прошли Садовое, вышли на Горького, к памятнику Маяковскому. Небо медленно, но неотвратимо бледнело, пока слабо высвечивались очертания домов, фонарей и скамеек, и город плыл, словно в разбавленном молоке.

Свернули в переулок к Патриаршим и наконец сели на лавочку. Сил идти не было. У Али слипались глаза и, как она ни силилась их открыть, получалось плохо.

Устав бороться с собой и осмелев, пробормотала:

– Можно я посплю хотя бы полчасика?

– Ну я и болван, – ответил он. – Совсем тебя умотал! Конечно, поспи! Да и я сам, если честно, не против.

Максим еще что-то говорил, но Аля уже не слышала. Она спала, скинув удобные шлепки на пробке, положив голову на его плечо, и распушенные от утренней влаги волосы почти закрывали ее усталое, но порозовевшее и счастливое лицо.

Пару минут Максим рассматривал ее, потом осторожно пристроил ее легкое, почти невесомое тело на лавку, положил ее голову на свои колени. Она не проснулась – даже не шевельнулась.

На земле, нос к носу, стояли ее смешные модные шлепки.

И почему-то его это тронуло.

Откинув голову на спинку лавочки, он закрыл глаза.

«Зябко, – подумал он и передернул плечом. – Но укрыть ее нечем. Ну и ладно, не на Северном полюсе. А смешная она. Наивная какая-то. Все эти телки похожи друг на друга как две капли воды, как однояйцевые близнецы. А эта другая».

Он громко зевнул и испуганно скосил глаза на нее. Спит.

Он закрыл глаза и пристроил голову поудобнее. «Жестко. Все равно жестко. Шея будет болеть. Алевтина. А имя дурацкое, как ни крути. Интересно, а как ее отчество? Кажется, папашку ее звали Сашей. Да, точно. Выходит, Алевтина Александровна. Маман про него рассказывала – ее первая детская любовь. Красавец был необыкновенный. А что толку? Пропал. Наркотики, кажется.

Холодно. Еще полчасика, а потом девицу в такси, а сам на дачу. Только там снова такая накатит тоска… Хоть вой волком».

Из такси Аля выбралась, ежась от холода.

Полшестого. На пустынных улицах появлялся редкий народ.

Спать, спать. Только спать. Под двумя одеялами, чтобы согреться. А разговор с ба придется отложить, как бы та ни настаивала.

Ключ проворачивался в замке – руки дрожали, как у заправского пьяницы.

Фу, справилась.

Бабушка стояла в прихожей. От ее вида Аля вздрогнула.

Молча оглядев ее, Софья Павловна пошла к себе.

– Ба! Прости! – вслед ей крикнула Аля.

– Жива, и слава богу, – не оборачиваясь, ответила та, плотно прикрыв дверь в свою спальню.

Горячий душ согрел, но вину не смыл. Как она могла! Ведь даже не позвонила. Совсем башку потеряла. Стыдно, ох как стыдно. Но все равно Аля ощущала огромное, распирающее до боли в груди безмерное счастье.

Она лежала в кровати и улыбалась.

Все, спать, спать. Пару часов сна. А уж потом… Потом начнет вымаливать прощение у бабушки, побежит на работу – слава богу, сегодня к двенадцати! А потом, когда все утрясется, она начнет вспоминать все, по минутам. Нет, по секундам. Все, что он говорил. Каждое слово, каждую фразу. Как она счастлива! Она дождалась.

И правда – чтобы прийти в себя, хватило пары часов. Молодость. В одиннадцать Аля была бодра и свежа.

Разговора с ба не получилось – та спала.

«Ну и ладно, – с облегчением подумала Аля. – Поговорю вечером, после работы. Так даже лучше. Ба отоспится и станет помягче. Вспомнит себя. Сама ведь говорила – в молодости они черт-те что вытворяли».

Ба умная, умней людей Аля не встречала. И они самые родные на свете люди. Конечно же, бабушка ей все простит!

В школе были обычные, скучные дела: пыльные журналы, пыльные подоконники, окна с подтеками от дождей.

Мыли класс самые сознательные – среди них, безусловно, любимица Майечка. За это лето она стала еще красивее – любоваться и любоваться, просто глаз не отвести.

К пяти окна, дверь, доска и парты были вымыты. Аля поглядывала на часы – а вдруг… вдруг он позвонит?

Отпустила детей и – бегом домой. Даже в учительскую не зашла, чтобы не застрять.

У родной двери стояла, как перед входом на эшафот. Ну что, виновата – имей силы ответить.

Бабушка пила на кухне чай.

– Привет.

– Привет, – кивнула Софья Павловна.

И все, тишина.

Аля обняла ее.

– Ба, ну прости! Выпила вина, опьянела и уснула как сурок! Ты же знаешь: я как глоток выпью – сразу в сон! Ну прости, ба! Пожалуйста! Я виновата, и виновата очень! Но повинную голову… А? – Аля вымученно улыбнулась.

– Эту ночь я пережила. С трудом, но пережила. Вроде и приученная, а нет – возраст. Да и вообще, я не об этом. – Бабушка помолчала и внимательно посмотрела на внучку. – Нельзя так плевать на людей, Аля! Я не себя имею в виду – Юру. Нельзя, понимаешь? Не по-людски это. Если уж ты приглашаешь человека в гости, будь добра не уходить из дома.

– Ба, это ты его пригласила, не я! – улыбнулась Аля. – Ну хорошо. Я поняла. Некрасиво, не спорю. Я извинюсь, честное слово. Вот сейчас позвоню и извинюсь!

– Он был со мной почти всю ночь. А дома у него больная мать. За что его так? Такой парень, такой человек!

– Ба! – взмолилась Аля. – Ну я же просила тебя, умоляла не звать этого Юру. Ну не нравится он мне, понимаешь? Вот совсем, ни грамма! Я все про него понимаю, но это же моя жизнь. И я хочу быть счастливой!

Софья Павловна внимательно посмотрела на внучку:

– Это то, чего и я хочу больше всего – твоего счастья. Ладно, забыли. В конце концов, ты права. Это дело твое. Как я не слушала свою мать, как мой несчастный сын не слушал меня, так и ты. Это нормально. Только, Аля, я тебя умоляю: не делай глупостей!