– Правда? – Дядя Рауф казался заинтересованным. – А как мне полюбить крыс? Они какают везде и пищат так ночью под полом, спать не дают. Мне приходится среди ночи вставать и топать ногами, чтобы они перестали пищать. И моя жена боится их.

– Они боятся вас больше, чем вы их. Вообще они умные животные. Некоторые держат их как питомцев.

– Но они разносят заразу!

– Если бы вам пришлось жить на улице, вы бы тоже разносили заразу.

Тут дядя Рауф задумался. А потом сказал:

– Тогда я, кажется, знаю, что делать.

Будучи пенсионером, дядя Рауф имел в своём распоряжении огромное количество свободного времени и энтузиазм, которые он употребил на новый вид деятельности. Теперь он отлавливал крыс гуманным способом. Каждую пойманную крысу он, надев плотные рукавицы, тащил в ветеринарную клинику, где несчастным ветеринарам приходилось осматривать её, обрабатывать от паразитов и делать прививки. После этого ошалевшие от такого поворота дела крысы помещались в специальный домик, который дядя Рауф сконструировал сам. Соседи, наблюдая за этим безумием, только сочувственно покачивали головами. Жена дяди Рауфа не переставала причитать и жаловаться, что на это абсурдное занятие её муж тратит почти всю свою пенсию.

– Я хотел им ещё стерилизацию сделать. Но это очень дорого, – посетовал дядя Рауф, в очередной раз подловив меня, чтобы отчитаться о проделанной работе. Я пожалел о том, что дядя Рауф не миллионер. Если бы среди наших крыс прошёл слух, что всех ловят и лишают самого ценного, мы бы очень быстро избавились от их присутствия.

А я тем временем превращался в невидимку в собственном доме. Мама всё чаще стала готовить обеды на двоих, словно забывая обо мне. Мы никогда не были особо близки, но мысль о том, что меня не замечает моя собственная мать, причиняла боль, которая оказалась сильнее, чем я мог вообразить. К тому же она становилась всё более печальной. Однажды я услышал, как она сказала Зарифе:

– Вот ты выйдешь замуж, и останусь я совсем одна. Одна на свете.

– Я буду навещать тебя каждый день, – пообещала подобревшая Зарифа. – Или, если у нас будет большая квартира, я уговорю Бахрама взять тебя к нам. А эту сдавать будешь. Он хороший, добрый, вряд ли мне откажет.

Мама вздохнула.

Однажды я увидел Мануш. Она никак не проявляла себя с тех пор, как Бахрам пообщался с ней, и мы все почти забыли о её существовании. И вот, застав меня дома одного, она появилась из ниоткуда, взирая на меня с неприязнью.

– Давай иди из мой квартира! – потребовала она.

– Щаз дам пойду, – издевательски ответил я, считая, что наши статусы уравнялись и призрак призраку глаз не выклюет.

– Человек без волос сказал, ты уйди!

– Я скоро уйди. Прямо в рай. У меня уже и билет есть.

– Уйди сейчас!

– Мне некуда идти! Но я скоро уеду. Вот, смотрите! – Не знаю, зачем, но я вытащил из ящика стола свой билет и помахал им перед носом Мануш. И в следующую секунду проклял себя за глупость, потому что вздорная тётка изловчилась выхватить бумажку из моих пальцев, чтобы прочитать, что там такое на ней написано.

– Так. Отдайте немедленно.

– Важный бумажка?

– Отдайте.

– Сейчас сломаю! – Она взялась за билет двумя руками, явно собираясь его порвать. Я бросился на неё, но она пнула меня ногой по коленной чашечке, и я услышал страшный треск надрывающейся бумаги. Но тут из-под моего стола раздался звук вылетевшей паркетины, на поле битвы, как резервный боевой отряд, выбежали двенадцать крыс, и у всех были покалеченные хвосты. Мануш, издав дикий вопль, растаяла в воздухе. Мой уцелевший билет опустился на пол. Я подобрал его и положил в карман.

Двенадцать крыс, бывшие раньше крысиным королём, уселись идеальной дугой передо мной.

– Спасибо за помощь, – сказал я, чувствуя себя сумасшедшим. Они не шевелились. Тогда я украл из холодильника кусок ветчины, нарезал и предложил им угощение. Мои друзья расправились с ним, а потом побежали в коридор и встали у входной двери. Я отпер её. Быстро пропищав что-то напоследок, крысы покинули мой дом и, разбежавшись в разные стороны, исчезли.

Так я распрощался с крысиным королём. Каким-то образом зверьки сумели освободиться, и я не мог отделаться от подозрения, что сделали они это только ради меня. Теперь я не должен был беспокоиться о том, что некому будет кормить их, когда я уеду. И всё же было немного грустно, ведь он, король, был одним из последних, кто ещё верил в моё существование. Кстати, что-то давно не было слышно Джонни. После нашей последней встречи я дал ему время, чтобы войти в ритм нового образа жизни, но он так до сих пор и не узнал, что его лучший друг собирается уезжать, а до моего отъезда оставалось тринадцать дней. Я снова направил свои стопы в Heavy Metal Cafe, нарочно выбрав утро буднего дня, чтобы Джонни был не слишком занят.

И всё-таки он был занят, стоял на сцене перед почти пустым залом, с лицом, покрытым вуалью печали, с гитарой в руках, бормоча в микрофон:

– Эту песню я сочинил в память о своём друге, который ушёл от нас слишком рано. – Мне это показалось или он произнёс фразу, в которой не было ни единого матерного слова?!

– Эй, придурок! – позвал я его, стоя в двух шагах от сцены посреди пустого зала, но Джонни закатил глаза и забренчал что-то несуразное на гитаре. После нескольких вступительных аккордов к невнятной музыке прибавилось неразборчивое бормотание. Мне стало стыдно за своего лучшего друга, и это чувство немного приглушило тот ужас, который я испытал, поняв, что и он теперь считает меня погибшим.

– У вас есть что-нибудь вегетарианское? – услышал я знакомый голос и, обернувшись, увидел кукующего за столом в одиночестве Эмиля, который скатился-таки в травоядные. Наверное, в этом была большая доля нашей заслуги, мы постоянно дразнили его вегетарианцем, и вот он стал таким, каким мы хотели его видеть. Так же, как и я стал таким, каким все видели меня. Умершим.

– Мы что-нибудь придумаем, – улыбнулся официант с довольным видом человека, который сейчас обдурит простака, всунув ему бургер без мяса по двойной цене.

Я подкрался к Эмилю сзади и шепнул ему на ухо:

– Саялы всем показывала вашу переписку и издевалась над тобой.

Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, то, что все считали меня мёртвым, давало мне ощущение вседозволенности. Бедняга Эмиль подпрыгнул на стуле, пытаясь понять, кто это сказал, но я уже успел повернуться к нему спиной и отойти, и он меня не узнал, а не узнав, не мог окликнуть и потребовать объяснений.

Я снова сфокусировался на Джонни и предпринял последние отчаянные попытки привлечь его внимание. Размахивал руками, звал его по имени, даже думал сдёрнуть его со сцены за штанину. Но он пел и пел свою тоскливую песню, а один из официантов оттеснил меня от сцены, снимая Джонни на телефон. Когда мой друг наконец закруглился со своим этим странным выступлением, я подошёл к нему.