Но самому Крулю серная вонь не мешала.

— Где? — спросил Иван.

— Естественно, там, куда мы с тобой так живо палили. — Круль еще раз потянул носом и чихнул. — Сходишь, посмотришь?

— Может, ты сам? — чисто механически поинтересовался Иван по привычке спорить с предавшимся, а сам медленно двинулся к растерзанному пулями кусту. — Раскомандовался…

— Давай-давай, тебя не жалко… — Круль сместился в сторону, чтобы не находиться с Иваном и кустом на одной линии. — В тебе демон сидит, в случае чего — подлечит. А у меня еще рука с прошлого раза толком не зажила…

— Ну для покалеченного ты движешься и стреляешь очень уверенно… — Иван замер и прислушался.

Что-то там все-таки было… Какой-то слабый звук доносился из-за полумертвого куста орешника. Стон? Сдавленный, почти беззвучный стон. Точно.

Иван шагнул к кусту.

— С ума сошел? — прошипел Круль. — А растяжка если?

— Кто знал, что нас сюда занесет нелегкая? — Иван оглянулся на Круля через правое плечо. — Кто-то за нами шел, пальнул, не попал… А мы, похоже…

Мальчишке было лет восемнадцать, не больше. Форма в другое время, возможно, добавила бы ему пару-тройку лет, но сейчас лицо его бледно, губы по-детски искривлены, по щеке текли слезы. Мальчишке было очень больно. Очень-очень.

Он зажимал себе рот правой рукой, чтобы не закричать, а левой пытался не выпустить жизнь из своего тела. Между пальцев левой руки, прижатой к груди, текла кровь, густая, почти черная.

— А мы попали… — сказал Иван, опускаясь на правое колено возле раненого солдата. — И, похоже, я… Тут так разворочено… У тебя пули попроще…

— Я и сам не такой загадочный, — Круль подошел, присел, быстро осмотрел рану. — Значит, так, либо мы его сейчас добиваем, чтобы он не мучился, либо доставляем его на операционный стол в течение максимум десяти минут. Ставим на голосование?

Продолжая нести чушь, Круль положил свое оружие на землю, достал из кармана платок и, сложив его, попытался просунуть под ладонь раненого.

Тот застонал, но руку от раны не отнял.

— Идиот малолетний… — Круль посмотрел на свою загипсованную левую руку. — Ты мне поможешь, Ваня?

Солдат с ужасом смотрел на них. С ужасом и ненавистью. И ненависть эта была совсем недетской. Взрослой, почти старческой была эта ненависть, осознанной и продуманной.

Вдвоем с Крулем Иван кое-как перевязал паренька. Огляделся. На земле валялась двустволка, старая, с потертым прикладом и ложем, перемотанным веревкой.

— Ружьишко так себе у него, — Круль сунул свой пистолет за пояс, быстро прошелся здоровой рукой по карманам. — Документ, фотография…

Круль посмотрел на фото и протянул Ивану.

— Теперь мы точно знаем, кому именно из нас сегодня повезло.

На фотографии — на официальной фотографии красовался Ярослав Круль, только значительно моложе, чем сейчас.

— Из архива Конюшни, — сказал Круль. — Мне все еще забавно, а тебе?

— Молча взяли, молча потащили, — скомандовал Иван.

— Потащили, — не стал возражать Круль. — Но молча — не могу обещать. У меня, как у маленького ребенка, процесс мышления неразрывно связан с процессом говорения…

Они подняли солдата и как могли быстро понесли его к Новому Иерусалиму.

— Что-то мне это напоминает… — сказал Круль, которому из-за поврежденной руки нести раненого было тяжелее. — Мы так уже таскали одного, и ничем хорошим это не закончилось. Ружье, кстати, стоило бы забрать…

— В зубы?

— Да, и так нести неудобно… Осторожно, яма, твою мать… Как сувенир хотел бы заполучить ружьишко. На стену повесить, детям показывать на оружие, которое мне жизнь спасло…

— Думаешь?

— Не привык пацан из мушкета палить. Ты ж сам понимать должен, что одно дело из автомата, а другое из такого вот гада двенадцатого калибра… Остановимся на секунду, я перехвачу беднягу поудобнее… — Круль намотал ремень раненого на свой кулак. — Выскальзывает…

— И о чем нам говорит это ружье? — спросил Иван.

— Первое — он должен был меня убить и убежать. Ружье бросить и убежать. Ты, выживший и обеспокоенный, полез бы в кусты и нашел ружье. И это значило бы, что стрелял кто-то из штатских… Так?

— Так. И еще это значит, что кто-то хотел отвести подозрение от солдат.

— От этого конкретного?

— От солдат, — выдохнул слегка запыхавшийся Иван. — Ему кто-то дал фотку и команду. Кто тебя видел первым? Ты на машине ехал? Значит, через КПП… Так?

— Через него, родимого… Минут сорок мариновали, пока разрешили проехать… Ч-черт! — Нога предавшегося запуталась в высокой траве, и он чуть не упал.

— А как насчет «не поминай всуе»? — не удержался Иван.

— Пошел ты… Засунь себе свое «всуе» знаешь куда?

— Знаю.

— Вот туда и засунь…

Они вбежали в Новый Иерусалим, на секунду остановились, чтобы перевести дыхание.

— Он там еще живой? — спросил Круль.

— Вроде смотрит, — Иван глянул в лицо солдата и отвернулся. — И, похоже, очень нас с тобой не любит…

— А за что? — спросил Круль.

— Убедил, — ответил Иван.

И они снова побежали.

Люди, которых он встречали по дороге, провожали их взглядами, Иван даже не старался понять — удивленными или ненавидящими. Какая, в конце концов, разница.

— Мы хоть туда бежим? — Круль хрипел и мотал головой, но темпа не сбавлял. — Ты тут знаешь все…

— Туда… — с трудом ответил Иван. — Еще немного…

Охранник с крыльца больницы их заметил, что-то крикнул в открытую дверь и бросился к ним навстречу. Круль передал раненого ему и наклонился, переводя дыхание.

— Ты давай, Ваня, я догоню… — Круль попытался сплюнуть, длинная вязкая слюна повисла на губе. — Твою мать… Не отходи от пацана… Чтобы он случайно не умер… Ты понял?

— Не учи…

Еще двое выбежали навстречу, отобрали мальчишку у Ивана и бегом бросились в больницу.

Иван припустил за ними.

Круль прав — нужно проследить. Проследить…

— Сразу в операционную! — крикнул кто-то в халате, наверное доктор. — Что с ним?

— Пуля, девять миллиметров, слепое в грудь, — крикнул в ответ Иван. — Спецпуля «умиротворителя», имейте в виду.

— Живее! Гляньте, что там у него с группой крови.

— Первая, положительная… — ответил охранник, глянув на куртку солдата.

— Живее…

Ивана остановили перед операционной. Он чуть было не сшиб храбреца с ног, но потом сообразил, что в операционную в таком виде нельзя.