Но когда я попыталась поговорить об этом с Бутси, она только улыбнулась и сказала, что я должна дождаться, пока сама стану матерью. Мол, тогда я пойму, что на самом деле мою судьбу определяют те, кто еще не родился.

Она не права. А значит, мне снова придется разбираться во всем самой. Засыпая, я изо всех сил старалась понять, что́ это было – то, что я искала и от чего пыталась убежать. Ответа я так и не нашла, но мне кажется, это не имеет особого значения. Все равно я снова уеду. Должна же я доказать Бутси, что сама определяю собственную жизнь и что у меня достаточно сил, чтобы плыть против течения.

У меня свой путь, и я обязательно его найду.

Аделаида Уокер Боден. Индиэн Маунд, Миссисипи. Май, 1924

Сара Бет вела машину с такой скоростью, что встречный ветер так и норовил сорвать с наших голов платки и растрепать волосы. Поля вдоль дороги были покрыты нежной порослью хлопковых побегов и напоминали головы стариков – лысых, с редким пушком на макушках. «Фермерский альманах» предсказывал благоприятный для выращивания хлопка сезон, и дядя Джо, предвкушая обильный урожай, пребывал в отличнейшем настроении. Его настроение передалось и нам, и только Уилли не радовался. По большей части мой кузен был раздражен и, мечась по дому, ворчал что-то насчет «упущенных финансовых возможностей», которые, по его словам, снова оказались погребены в земле, которая могла бы принести нам богатство, а принесет только хлопок, который еще нужно продать.

По секрету Уилли сказал мне, что ему нравилось учиться в университете только потому, что благодаря этому он мог на законных основаниях пропускать посевную и уборку. Правда, сейчас он закончил учебу и жил дома, но в поле по-прежнему не работал, так как почти сразу получил должность в банке мистера Хитмена. Сара Бет клялась, что она здесь ни при чем и что ее отца и Уилли связывают общие деловые интересы, но лично я не могла себе даже представить, что это могут быть за интересы. Наши семьи не имели ничего общего; мы даже ходили в разные церкви, а мистер Хитмен и мой дядя были едва знакомы, и все же факт оставался фактом: каждое утро Уилли надевал свой щегольской костюм (жилет, галстук и отглаженный платок в нагрудном кармане), садился в машину и ехал на работу в банк. «Тоже мне – работа: бумажки с места на место перекладывать!» – ворчал дядя, но Уилли только посмеивался.

И почти каждый вечер мой кузен заезжал за Сарой Бет, и они вместе отправлялись на танцульки. Мы с Джоном тоже иногда ездили с ними, но не так часто и только в такие места, которые он считал достаточно приличными. Владельцы этих заведений хорошо знали Джона; они называли его по имени и никогда не брали с нас денег за спиртное. Джон утверждал, что раз он не платит за напитки, следовательно, он не совершает ничего противозаконного, и полиция не может его арестовать. Говоря это, Джон многозначительно подмигивал, а Уилли салютовал ему бокалом и опрокидывал в себя очередную порцию джина или виски с таким видом, словно они что-то праздновали.

Несколько раз Уилли уходил с танцев раньше нас. В таких случаях Сара Бет очень злилась, но он ссылался на какую-то деловую договоренность и исчезал, а возвращался поздно ночью, когда я давно лежала в постели, – а иногда и под утро. Я часто слышала, как он прокрадывается в дом перед самым рассветом. Ступеньки на черной лестнице тихонько поскрипывали под его шагами, и я догадывалась, что это он, потому что вместе с ним в дом вползал горьковатый запах костра.

Однажды я спросила Уилли о его ночных похождениях, и он ответил, что посещает политические собрания, на которых вместе с другими прогрессивно настроенными горожанами обсуждает вопрос о том, как сохранить справедливость в мире, в котором справедливости почти не осталось. Когда я потребовала разъяснений, кузен поцеловал меня в лоб и сказал, что пытается сделать наш город и его окрестности более безопасными для Сары Бет и для меня. Напоследок он предупредил, чтобы я никому об этом не рассказывала, в особенности тете Луизе и дяде Джо. Их интересы, сказал Уилли, ограничиваются видами на урожай и воскресными походами в церковь; таков их маленький мирок, в котором они чувствуют себя счастливыми, так что не стоит посвящать их в сложные проблемы современной жизни, в которых они все равно не разбираются.

Меня этот ответ вполне устроил – я и сама думала примерно так же. Лишь одна вещь продолжала меня смущать, и я спросила, можно ли рассказать обо всем Джону, который рано или поздно станет моим мужем, а мне казалось неправильным, что я должна что-то от него скрывать. Уилли, однако, только рассмеялся и в свою очередь спросил: кто, по моему́ мнению, снабжает спиртным участников ночных собраний? На это мне было нечего сказать; я только улыбнулась, сделав вид, будто все поняла, но внутри у меня все похолодело. Похоже, Джон считал, что между мужем и женой могут быть секреты, поскольку о своем побочном бизнесе он мне ни словечком не обмолвился, и я твердо решила, что постараюсь расспросить его обо всем еще до свадьбы. Я была уверена, что Джон любит меня по-настоящему и что никакие мои слова не заставят его меня разлюбить, и все же я колебалась. Слишком сильно раскачивать лодку я не хотела, боясь, что в процессе выяснения отношений на свет могут выплыть кое-какие неприглядные факты уже из моей биографии – факты, которые заставят Джона подыскать себе девушку, которая была бы более достойна его любви.

Сара Бет несколько раз нажала клаксон, пытаясь обогнуть запряженный мулом молочный фургон. Бедное животное, напуганное резкими звуками и ревом мотора, прыжками бросилось в кювет, увлекая фургон за собой. Проклятий возчика я не слышала, зато видела, как он грозил нам кулаком, пока не пропал в облаках поднятой нашими колесами пыли. Машина у Сары Бет была новая – более мощная и с откидным верхом. Предыдущую она разбила, и отец сразу же подарил ей это механическое чудо, в которое Сара буквально влюбилась. Она называла его «кабриолет» (что бы ни означало это слово) и почти никогда не поднимала клеенчатый верх, уверяя, что только в открытой машине можно по-настоящему прокатиться с ветерком. Мне же новая машина нравилась куда меньше, во-первых, потому, что во время каждой такой прогулки мне приходилось прилагать поистине титанические усилия, чтобы моя прическа не превратилась в подобие вороньего гнезда, а во-вторых, любая поездка в открытой машине заканчивалась тем, что у меня на носу прибавлялось веснушек. В довершение всего в новом авто не было «тещиного места», и Матильде приходилось ездить на заднем сиденье, где она, окаменев от страха, мертвой хваткой вцеплялась в ручки и дверцы (пружинный диван был слишком мягким, и девочка боялась, что на очередном ухабе ее попросту выбросит из салона). Сегодня Матильда снова была с нами – миссис Хитмен поручила ей сделать покупки в мясной и бакалейной лавках. По-моему, она ужасно боялась, что служанка попытается сжульничать, поскольку каждому владельцу лавки она написала подробную записку с перечнем необходимых продуктов и просьбой записать их стоимость на счет Хитменов. Я-то в честности Матильды не сомневалась, но у миссис Хитмен имелось, по-видимому, собственное мнение.

Что касалось нас с Сарой, то мы ехали в универмаг Хемлина, чтобы выбрать для меня подвенечное платье. Помочь мне с выбором обещала сама миссис Хемлин, слывшая в нашем городке эталоном хорошего вкуса и знатоком современной моды; ее специально попросила об этом мать Сары. Правда, тетя Луиза хотела, чтобы я надела на свадьбу платье моей матери, но миссис Хитмен, которую известие о моем бракосочетании взволновало едва ли не больше, чем меня, сказала, что этот фасон давно устарел. В конце концов мы сошлись на том, что я надену только мамину вуаль. Это был явный компромисс, но тетю Луизу он привел в восторг. Она даже сказала, мол, так я буду чувствовать, будто моя мать сама присутствует на свадьбе.