Я заставляла себя улыбаться, пока натягивала на Кэрри красное платье и завязывала ей волосы пурпурной лентой. Теперь она была одета по своему вкусу, в свои любимые тона. Я надела ей на ноги пурпурные носочки и новые белые тапочки.

— Ты выглядишь прекрасно, Кэрри.

Как бы она ни выглядела, она была так счастлива нарядиться, как большая, в яркие, с королевской пышностью раскрашенные одежды.

Потом я помогла Кори надеть ярко-красные шорты и белую рубашку с вышитой на кармане красной монограммой, а галстук ему повязал Крис, которого научил этому папа когда-то давным-давно.

— Теперь тебя одеть, Кристофер? — спросила я саркастически.

— Если таково твое сердечное желание, — ответил он зло, — то можешь даже содрать с меня кожу.

— Фу, как вульгарно.Кори получил новый инструмент — сверкающее банджо! Ей-богу, что за день! Он всегда хотел банджо! Значит, она помнила. Глаза его горели. «Ах, Сюзанна, не плачь обо мне, я еду в Луизианну, и мое банджо со мной…»

Он играл мелодию, а Кэрри пела. Это была одна из его любимых песенок и единственная, которую он умел играть на гитаре, хотя и всегда фальшивил. На банджо она звучала правильно, как следует. Бог наградил Кори волшебными музыкальными пальцами.

Бог наградил меня тяжкими мыслями, которые отравляли любую радость. Что толку в красивых нарядах, если их никто не видит? Я жаждала тех вещей, которые нельзя ни завернуть в нарядную бумагу, ни перевязать шелковыми лентами, ни положить в коробку из фирменного универмага. Я жаждала тех вещей, которые нельзя купить за деньги. Она хоть заметила, что волосы у меня выстрижены на макушке? Заметила, как мы исхудали? Или она считает, что мы вполне здоровы вот с этой тонкой и бледной кожей? Горькие, отвратительные мысли теснились в моей голове, пока я засовывала сладкие листики кленового сахара в нетерпеливые рты Кори и Кэрри, а затем и себе в рот.

Я внимательно рассмотрела красивые наряды, предназначенные для меня. Голубое бархатное платье, его бы на вечеринку. Розово-голубая ночная сорочка, пеньюар и комнатные туфли, все в одном стиле. Я сидела так, ощущая сладость на языке и словно острый кусок железа в горле. Энциклопедия! Мы что, останемся здесь навсегда? Однако, кленовый сахар всегда был моим любимым лакомством. Она принесла эту коробку сладостей для меня, именно для меня, а я с трудом смогла проглотить только один кусочек. Они сидели на полу, Кори и Кэрри, Крис, положив коробку перед собой, и пожирали сахар, кусок за куском, смеющиеся и довольные.

— Оставьте хоть кусочек про запас, — сказала я с горечью. — Быть может, вы еще долго не увидите конфет.

Крис взглянул на меня, его голубые глаза сияли от счастья. Ясно как день, что ему было достаточно одного единственного короткого визита мамы, чтобы он снова верил и был предан ей, как прежде. Как он не понимал, что за всеми этими подарками она прячет тот факт, что мы ее больше не интересуем? Почему он не видит так же ясно, как я, что для нее мы уже не такая реальность, как были прежде? Мы что-то вроде тех неприятных предметов, о которых люди не любят говорить, вроде мышей на чердаке.

— Сиди и изображай немую, — сказал мне Крис, весь сияя от счастья. — Отказывайся от сладостей, пока мы втроем набиваем полные рты, а то еще спустятся с чердака мыши и съедят все за нас. Кори, Кэрри и я отчистили свои зубы добела, пока ты тут сидишь и плачешь, жалеешь саму себя и воображаешь, что своим самопожертвованием ты можешь хоть что-то изменить. Давай, Кэти! Плачь! Изобрази мученицу! Страдай! Бейся головой об стену! Вопи погромче! А мы все равно останемся здесь, пока не умрет наш дед, и все сладости кончатся, кончатся, кончатся!

Как я ненавидела его насмешки! Я вскочила на ноги, отбежала в дальний угол комнаты, повернулась к ним спиной и принялась напяливать на себя свои новые наряды. Три красивых платья, одно за другим, я рывками натягивала через голову. Они все легко застегивались на талии и свободно прилегали к ней, но, как я не старалась, молния не сходилась на спине, потому что мешал мой бюст! Я стягивала платья и рассматривала корсажи в поисках вытачек. Нигде ни одной! Она покупала для меня детские платьица

— глупые девчоночьи одежки, которые прямо-таки вопят о том, что ничего-то она не видит! Я бросила эти несчастные платья на пол и принялась ожесточенно топтать голубой бархат, так что его никогда уже не примут обратно в универмаг.

А там на полусидел Крис с близнецами и чертовски зло и вульгарно смеялся своим очаровательным мальчишеским смехом. Он был сильнее меня, ведь я позволяла ему смеяться надо мной.

— Набросай-ка списочек заказов в магазин, — шутил он. — Пора тебе носить бюстгалтеры, а не брыкаться, как норовистая лошадка, а на этот случай закажи себе, кстати, и уздечку.

Я готова была залепить пощечину в его ухмыляющееся лицо. Живот у меня был совсем впалый, и если ягодицы округлились и оформились, то скорее от упражнений, нежели от жира.

— Заткнись, — заорала я. — С какой стати буду я писать и подавать маме список заказов? Разве она не знает, какая у меня одежда, и что мне нужно, если она действительно хоть раз на меня взглянула? Откуда я знаю какой номер бюстгалтера мне нужен? И не нужна мне уздечка? Тебе самому нужен жокейский хлыст и немного здравого смысла, который не придет в голову из книг!

Я смотрела на него и была счастлива, видя его ошеломленное лицо.

— Кристофер, — вопила я вне себя. — Иногда я ненавижу маму! И не только ее, иногда и тебя тоже. Иногда я всех ненавижу, а себя больше всего! Иногда мне хочется, чтобы я умерла! Я думаю, для нас всех было бы лучше умереть, чем быть здесь заживо погребенными! Как будто мы живые и говорящие гниющие овощи, копошащиеся в погребе.

Мои тайные мысли вырвались, выплеснулись на них как помои и заставили обоих моих братьев поморщиться и побледнеть. А моя сестренка стала как будто еще меньше, сжавшись в комочек и начиная дрожать. И чуть только эти злые слова вырвались из моего рта, я пожалела о сказанном. Как хотела бы я вернуть их обратно!

Я резко обернулась и побежала к туалету. Скорее, скорее к высокой красивой двери, ведущей вверх на чердак!

Когда мне было больно, а это бывало часто, я прибегала сюда, к музыке, костюмам и балетным тапочкам, в которых я могла закружиться, завертеться и вытанцевать из себя прочь все заботы. И где-то там, в этой малиновой небывалой стране, где я выделывала свои безумные пируэты в диких и сумасшедших усилиях истощить себя до полной бесчувственности, я видела того человека, всегда в тени и в отдаленности, наполовину скрытого за белоснежными колоннами, устремленными прямо в фиолетовое небо. И он танцевал вместе со мной, всегда в отдалении, хотя я так сильно стремилась приблизиться к нему, прильнуть к его рукам, которые защитили бы и поддержали бы меня. Я знаю, только с ним я нашла бы, наконец, мир, покой и любовь.

И тут, вдруг, музыка оборвалась. Я снова очутилась на пыльном и душном чердаке, моя правая нога была неловко подвернута. Я упала! Когда я с трудом поднялась на ноги, то едва смогла идти. Мое колено было так разбито, что совсем другие слезы, слезы боли, навернулись мне на глаза. Я проковыляла через чердак и класс, не заботясь о своем поврежденном колене. Я пошире открыла окно и спустилась на черную крышу. Стараясь не задеть колено, я спустилась по крутому скату крыши вплоть до самого края с приподнятым желобом водостока. Плача от жалости к самой себе и ничего не видя от слез, я закрыла глаза и на какое-то время потеряла чувство равновесия. Через минуту все будет кончено. Я свалюсь вниз на колючие кусты роз.