Вот что смог рассказать Конни. Человек, сидящий по другую сторону письменного стола, ловил каждое слово без единого движения. Казалось, он получил подтверждение чему-то и спросил:

— Кто об этом знает? — Конни вопросительно взглянул на собеседника. — Я имею в виду — кому вы успели это рассказать?

— Янсену, — ответил Конни, не сморгнув.

— И больше никому?

— Ни единой живой душе.

— Почему?

— Почему? Не знаю… Во-первых, это было так омерзительно… мне было стыдно.

— Стыдно?

— Что я ничего не сделал… Чтобы помочь этому несчастному.

Посланник сделал пару глубоких вдохов.

— В утешение могу сказать, что жалеть его не стоит.

Конни знал, что они уже решили, кто этот человек, но все же вынужден был добавить:

— Невозможно было понять, мужчина это или женщина.

— Это мужчина, — уверил Посланник.

— Значит, вы знакомы?

— Мы знакомы.

— Понимаю, — произнес Конни. — Вы настолько хорошо знакомы, что он знает — вас зовут Эрлинг…

Посланник едва заметно неодобрительно поморщился. Ему и вправду было неприятно.

— Да, — согласился он. — Он единственный — или был единственным, кто это знает. А теперь… теперь эта информация, очевидно, распространилась шире.

— Поэтому вы были так уверены, что он важная персона?

Посланник посмотрел в окно, затем снова на Конни.

— Для человека в вашем положении вы довольно-таки ясно мыслите, поелику ваша дочь исчезла… — Это замечание подразумевало якобы незаинтересованность, невовлеченность Конни, будто он старался предстать в более выгодном свете, изображая хладнокровность одного из немногих равных Посланнику, достойных противников. Но это была ошибочная интерпретация: то, что Конни запомнил эти слова Посланника, означало настолько сокрушительное превосходство последнего, что даже такое маленькое признание звучало как похвала смелости на поле боя.

— Я успел о многом подумать, — сказал Конни. — Во всяком случае, о том, что касается ее.

— Разумеется.

— Когда она была маленькой и ходила в детский сад, одной из ее подружек дали ключ, повесив на шнурке на шею. Обычный дверной ключ. Она засунула его в рот и стала сосать, сосала весь день. Слизистая оболочка во рту воспалилась, дыхательные пути отекли, и девочка чуть не задохнулась… некоторые металлы вызывают симптомы отравления… полагаю, что тот человек, проглотивший ключ, тяжело отравлен…

— Вероятно, — отозвался Посланник. — Ирония судьбы. Смертельная безопасность…

— Безопасность? — переспросил Конни. — Как это?

Посланник встал и подошел к окну, выходящему в торговый пассаж. Видимо, ему требовалось время от времени разминаться. Конни вспомнил, что понтифик говорил что-то о тазобедренных суставах. Возможно, это была правда.

— И где состоялась встреча?

Конни понял, что это чистая формальность, что он должен был задать вопрос, дабы услышать ответ Конни:

— Расскажу, когда найдется моя дочь.

Посланник кивнул, готовый к такому ответу. Конни же оказался совершенно не готов к следующей реплике:

— Вы должны понимать, что ваша дочь могла заинтересовать и других — преступников, которым тоже нужна наша «ключевая фигура»…

Эту вероятность Конни не принимал в расчет, даже в виде безумного предположения.

— Кто это может быть?

— Это я обсуждать не собираюсь, — ответил Посланник. — Вы абсолютно уверены, что упоминали историю лишь в разговоре с Янсеном и никем другим?

— Янсен, — произнес Конни. — Можно ли ему доверять?

— Отвечайте на мой вопрос.

— Да, — ответил Кони. — Абсолютно уверен.

— Янсен чист, — заверил Посланник.

— Вы уверены?

Собеседник не счел нужным реагировать на вопрос, хотя бы даже выражением лица. В сознании Конни стала вырисовываться картина, где каждый думал, что знает все об остальных, кроме Посланника, который знал все обо всех. Вероятно, догадка была верна.

— Закончим на этом, — Посланник, очевидно, принял решение, поразмыслив, — поелику вы не являетесь посвященным. Продолжение выяснений требует причастности к тайне, которая повлечет за собой определенные обязанности.

— Обязанности? — переспросил Конни.

— К чему бы это не привело.

Конни попросил объяснить, уточнить, о каких обязанностях идет речь, и в его пересказе этот диалог был обозначен как «перебранка», на самом деле являвшаяся ничем иным как исследованием друг друга: Посланник пытался нащупать нерушимые принципы Конни, которые не позволяли выдать информацию о том, кто получает его секретные анкеты. Конни так и не понял, как сам Посланник относится к таким принципам. Он был вынужден их принимать, но с почтением или отвращением — это было по-прежнему неясно.

Как бы то ни было, они достигли соглашения о том, что Конни будет посвящен в тайну и возьмет на себя соответствующие обязательства. В случае предательства и нарушенных обещаний ему грозило некое «исключение», а когда Конни спросил, что это означает, то услышал:

— Тогда и поговорим.

Ответ Конни не удовлетворил, и Посланник добавил:

— Твой друг… «Ключевая фигура»… Его исключили.

Этот ответ был принят. Поразмыслив, Конни понял, что еще не поздно отказаться, пока осталось немного времени, а потом будет поздно.

— Такие вещи чувствуешь интуитивно, — сказал он мне. — Этот Посланник прекрасно знает, как устроен человек. Его расчет времени ужасающе точен.

Некоторое время гость стоял у окна. Затем прошел через всю комнату к дивану и уселся. С видимым комфортом. Конни стало интересно, что диван отнимет у этого гостя, но всякая деталь в облике Посланника была на своем месте. Он был одет в пестрый костюм по моде семидесятых в коричневых тонах — вероятно, такой же уродливый, как в день покупки. В карманах ничего не позвякивало, он не носил очков, не держал наготове ручки. Только уголок белого носового платка, торчащий из кармашка пиджака, и золотой зажим для галстука с эмблемой. Когда гость отправился восвояси, зажим по-прежнему был на месте.

К этому часу Конни успел войти в круг посвященных, выслушав подробное разъяснение.

— Так на горизонте возник ты, — сказал он мне. Об этом Конни намекал и раньше, но, пусть любопытство и давало о себе знать, я воздерживался от более подробных расспросов. Я рассчитывал, что он сам перейдет к этой теме, и, если бы я дал понять, что ухожу — из-за усталости или по причине ссоры, — он наверняка выложил бы эту карту, чтобы задержать меня, лично признав мою причастность.

«Дело» уходило корнями в старую историю, которая так и не получила завершения. Рассказывать эту историю можно по-разному, рассматривая с различных точек зрения, поэтому было так сложно очертить границы «дела» и обозначить время и место, где оно началось, равно как и предсказать, чем закончится. Многих фигурантов давно не было в живых, потому не стоило тревожить их прах, а некоторые еще были живы, но не знали о своей причастности и, возможно, должны были оставаться в неведении до конца жизни. Время от времени возникали новые действующие лица: поначалу непричастные и невинные, в силу любопытства или жадности они вскоре становились скомпрометированы. Пытаясь описать эту путаницу, некоторые рассказчики использовали образы «закваски» и «опухоли». Каталогизация документов, имеющих отношение к делу, потребовала бы огромных ресурсов и участия специалистов и экспертов из всевозможных областей. Попытка разделить историю на несколько эпизодов, снабдив каждый из них собственным наименованием и обозначив ответственное лицо, привела к возникновению модели, по структуре напоминающей современное предприятие или государственное правительство с его департаментами и начальниками на различных уровнях.