Браун и Форман стали отлично разбираться в вопросах экспорта — в особенности в так называемых компенсационных сделках, иногда весьма чувствительных в политическом отношении для обеих сторон. Старым товарищам пришлось переработать довольно много информации, в том числе и лишней, не имевшей прямого отношения к их собственным делам, но пригодной для использования в дальнейшем.

Ход событий от начала до конца остался неясным, но в какой-то момент Стене Форман познакомился с некоей дамой, секретарем Государственной инспекции по стратегической продукции. Это могло произойти в столовой, в коридоре, в приемной, где угодно в административных кварталах Русенбада. Однако известно, что встреча была спонтанной и незапланированной, случайной — иными словами, это была одна из встреч между мужчиной и женщиной, которые, увидев друг друга в первый раз, немедленно понимают, что он ни в коем случае не должен оказаться последним.

Секретарь была вне подозрений — «заурядная, замужняя, но, возможно, несчастная в браке женщина, безупречная сотрудница…» — но теперь, влюбленная в мужчину на пять лет моложе себя, согретая вниманием… Ни у кого из чиновников не было причин сомневаться в искренности этой любви, даже со стороны Стене Формана. Он был моложе, хорош собой и неплохо зарабатывал: считалось, что он «воспылал страстью», без расчета и особых намерений.

Отношения продолжались долго, но были строго засекречены, как вдруг луч прожектора осветил Государственную инспекцию, где трудилась секретарь, — тот же луч, что разоблачил «Буфорс».[32]Речь шла о нелегальном экспорте оружия. Хорошо осведомленные персоны, имеющие доступ к внутренней информации, сделали публичные заявления. Несколько гаубиц были направлены в Иран, политически неуместному и юридически невозможному партнеру. Поскольку экспорт оружия из Швеции был запрещен в принципе, то все оружие из Швеции экспортировали в виде исключения. Чтобы получить право на экспорт в виде исключения, необходимо было снабдить правительство информацией, которая убедительно доказывает, что страна-партнер ни при каких обстоятельствах не намерена оружие использовать.

Чтобы обойти эти ограничения, «Буфорс» стал акционером сингапурского предприятия, выступавшего в качестве покупателя и конечного приемщика поставляемой продукции — в данном случае полевых гаубиц с радиусом действия три с половиной километра. Для этого потребовались сложные манипуляции с бумагами, которых требовали контролирующие инстанции — Государственная инспекция и, в конечном счете, правительство. В качестве дальнейших намерений указывалась поставка данного вооружения из Сингапура, к примеру, в Иран.

В то же время «на высочайшем уровне» проходили, и небезуспешно, переговоры о поставке крупной, стоимостью в несколько миллиардов, партии тех же полевых гаубиц. На этом же уровне — «высочайшем» — поставка оружия в Иран через Сингапур была приостановлена. Детали решения не подлежали огласке, и все участники дела — от верхушки нескольких министерств и Государственной инспекции по стратегической продукции до некоторых управляющих «Буфорс» — некоторое время были заняты просмотром своих архивов и устранением следов участия в сделке, которая оказалась одной из самых грязных в истории Швеции. В документах меняли даты, письма переписывали, даже самые мелкие чеки засекречивались.

В ходе этой коррекционной деятельности был обнаружен документ, впоследствии обозначенный как «сожженное письмо». В этом письме — возможно, объяснительной записке, сопровождающей предложение, — так или иначе были изложены детали запланированной, но разоблаченной контрабандистской операции. Письмо исчезло в утробе бумагорезательной машины, и это недопустимое действие лишь подтверждало, что документ содержит прямое указание на виновных.

Отправителем «сожженного письма» выступал некий промышленник, а адресатом — лицо из правительственных кругов, но ни первый, ни второй не могли впоследствии пересказать содержание письма. Отправитель ссылался на слабую память, а адресат, как оказалось спустя полтора года, скончался при невыясненных обстоятельствах. Как и глава правительства, которое в конечном итоге несло ответственность за ход вышеозначенного дела. Его застрелили посреди улицы. Преступника осудили, но позже признали невиновным. На пресс-конференции, освещенной всевозможными СМИ, он признал: «Это мог быть я…» Это загадочное высказывание оттенило этическую неясность положения, в котором оказались многие участники истории.

Например, Стене Форман. Его роман с секретарем Государственной инспекции по стратегической продукции закончился, и в ходе допроса этой дамы выяснилось, что Форман многократно и без разрешения находился в помещениях, где хранилась секретная информация. Возможно, следовало отметить ее неосмотрительность и даже нарушение служебного распорядка, но обстоятельства усложнялись тем, что начальник имел намерение уничтожить то, что впоследствии было обозначено как «сожженное письмо». Документ и был ликвидирован, однако зарегистрированная копия попала в чужие руки, а именно — руки Стене Формана.

Он порвал отношения с «СХТМ» после приватного выяснения отношений с Брауном, а опыт шантажиста подсказывал, что сложившаяся ситуация дает новый шанс.

— Но он перестал различать масштабы событий, — сказал Посланник. — Кто целится слишком высоко, выстреливает в воздух. В тех кругах, куда он метил, не было денег. Ему следовало держаться промышленников…

Как только Форман дал о себе знать, им занялся Посланник. Ознакомившись с частью материала и убедившись в его «вероятной подлинности», Посланник начал переговоры.

— Форман запросил пять миллионов. Мог получить и пятьдесят, если бы следил за картами. Но он оказался слишком наивным и ничего не знал о силах, которым бросил вызов.

И глазом не моргнув, Форман шагнул прямо в ловушку. Посланник не мог описать ее устройства, это была «профессиональная тайна».

— Какое-то время я держал его у себя, допрашивал, взывал к разуму. Я даже посвятил его в тайну… Он сидел передо мной, как вы сейчас…

Конни поймал весьма неприятный взгляд.

— А в животе у него лежал ключ. Прямо передо мной… — Судя по виду Посланника, дело обошлось ему дорого. — И вот он возникает снова, этот человек…

— Те допросы, — сказал Конни. — Он утверждал… такие вещи… что он сошел с ума…

— Поскольку он не сдавался, — ответил Посланник, — мне пришлось в конце концов исключить его.

— Как?

— Вы сами видели. Так я поступаю только с теми, на кого не действуют другие методы.

Большего Конни знать не требовалось. Мне он сказал:

— В ту минуту я чуть в штаны не наложил. Никогда в жизни так не боялся…

— В этом отношении, — продолжил Посланник, — ты полностью оставлен на мое усмотрение. Можешь повиноваться или сопротивляться. Но как — это решать мне. — Некоторое время он молчал, давая Конни возможность осмыслить сказанное, а затем спокойно произнес: — Тебе следует знать, кого ты защищаешь.